Новгородцы — вероятно, ссылаясь на старинную «вольность в князьях» — не оставили своих планов относительно приглашения на Волхов молодого и энергичного Дмитрия Переяславского. Они развернули действия на двух направлениях — дипломатическом и военном. Новгородское посольство отправилось для переговоров к Василию Костромскому, надеясь уговорить его признать Дмитрия Переяславского новгородским князем. Тот принял послов во Владимире дружелюбно, но никаких уступок не обещал. Между тем новгородцы во главе с Дмитрием Переяславским собрали войско и двинулись в сторону тверских владений. В Твери воцарилось тревожное ожидание. Однако дойдя до Торжка, новгородские ополченцы по неизвестной причине возмутились и стали требовать прекращения похода.

Эта история весьма напоминала столь частый в истории Древнего Рима мятеж пограничных легионов, вызванный трудностями службы или переменой политической погоды в столице. Подхваченный волной солдатского гнева полководец мог на этой волне взлететь к вершинам императорской власти — или погибнуть под копьями легитимистов. Новгородским «легионерам» явно не хотелось идти на Тверь или штурмовать хорошо укреплённый Торжок, в котором Василий Костромской уже успел посадить своего наместника и поставить гарнизон.

Эти происходящие на скудно освещённой летописями исторической сцене события сопровождались манёврами закулисного характера. Реальная политика всегда делается в тишине и за кулисами, оставляя простакам мишуру речей и фанфары мнимых побед.

Как и Святослав Тверской, Василий Костромской имел возможность жёстко перекрывать новгородцам торговый путь по Волге. География была его союзником. Кострома стоит у впадения в Волгу реки Костромы, верховья которой уходят на север и сходятся с правыми притоками Сухоны. По реке Костроме новгородские промышленники вывозили на Волгу пушной товар из Подвинья и всего необъятного Русского Севера. Эта колониальная торговля приносила Новгороду основные доходы.

Однако новгородское предпринимательство было разнонаправленным. Соответственно, единое мнение Новгорода по тому или иному общезначимому вопросу (о котором сообщает летописец) всегда было результатом компромисса между делившими рынки боярскими кланами. Механизмы этого компромисса оставались в тени. Можно лишь уверенно утверждать, что огромную роль в новгородском обществе играли личные отношения, родственные связи, традиции и обычаи.

Итак, после ожесточённой закулисной борьбы новгородцы определили свой выбор. Перевес получили те, кто не хотел терять доходы, втягиваясь в затяжную и дорогостоящую войну с Василием Костромским и Святославом Тверским. В Твери вздохнули спокойно...

В спорах русских князей и даже в борьбе новгородских боярских кланов большое, а зачастую и решающее значение имела позиция Орды. В рассказе о войне Дмитрия Переяславского с Василием Костромским и Святославом Тверским летописец не упоминает об Орде. Однако именно ханские императивы служили первопричиной этой усобицы. Весьма убедительно выглядит реконструкция ордынского фактора событий в Новгороде, предложенная современным историком:

«Внешний ход событий 1272 г. как будто возвращает нас в те времена, когда не существовало признания великокняжеского суверенитета, а приглашение князя осуществлялось по принципу “вольности в князьях”. Однако в действительности борьба 1272 г. полностью основывается на приятии великокняжеского суверенитета как основы новгородского княжения. И Дмитрий, и Василий были законными наследниками власти умершего Ярослава. Ещё в 1269—1270 гг. они оба совершают с Ярославом поездку в Орду, где вопрос о преемниках Ярослава был решён в духе старой политики Гуюка: Василий Ярославич наследовал великое княжение, оставаясь только костромским князем; Дмитрий Александрович получал Владимир, но не великое княжение. Проблема княжеского суверенитета над Новгородом после смерти Ярослава Ярославича была осложнена, за Новгородом оставалось право выбора между суверенитетом Владимира, которым владели и Александр Невский, и Ярослав Ярославич, и суверенитетом номинальной великокняжеской власти. По существу выбор князя в данном случае зависел главным образом от исхода той усобицы, в которую вступили оба наследника Ярослава» (150, 224).

Борьба за великое княжение Владимирское отражалась и на смене действующих лиц на политической сцене Новгорода. На Волхове в 1272 году произошла смена посадников: вместо сторонника князя Дмитрия посадника Павши Онаньинича к власти пришёл Михаил Мишинич. Однако правил он недолго и в том же году уступил место Павше, который съездил к новому великому князю Василию Ярославичу в Кострому и сумел наладить с ним добрые отношения.

Трезвый расчёт подсказал новгородцам окончательное решение спора о князьях. Признание новгородским князем Василия Костромского сулило больше политических выгод. Ещё недавно тепло встречавшие Дмитрия Переяславского на Волхове «золотые пояса» теперь холодно отказались от его услуг и предложили князю убраться восвояси.

Но сына Александра Невского трудно было удивить политическим цинизмом. Он уходил, чтобы вернуться. Уже достаточно опытный политик, Дмитрий простился с новгородцами «со слезами на глазах». Хлопать дверью или сжигать мосты в тонкой политической игре всегда было дурным тоном.

«И съступися Дмитрии стола волею и поиде прочь с любовью» (5, 322).

Он уехал в свой родной Переяславль. Там его утешением стала Псалтирь — вечная спутница проигравших. Рассеянно поглядывая из оконца своего терема на позолоченные низким вечерним солнцем просторы Плещеева озера, Дмитрий слушал мудрые наставления царя Давида. «Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим, чтобы дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому выроется яма!» (Пс. 93: 12). Князь слушал, повторял, мысленно соглашался... и с нетерпением ждал нового поворота колеса фортуны.

Осенью 1273 года умер глава новгородского боярского правительства архиепископ Далмат, а зимой скончался и посадник Павша.

По случаю столь важных перемен князь Василий Костромской лично приехал в Новгород. Вероятно, при его прямом участии новым посадником стал Михаил Мишинич, а кандидатом на архиепископскую кафедру назван был духовник умершего владыки Климент. Для утверждения на кафедре тот отправился к митрополиту Кириллу в Киев. Вся эта эпопея завершилась лишь 2 августа 1276 года, когда новый владыка был торжественно возведён на кафедру в новгородском Софийском соборе.

В январе 1277 года в возрасте тридцати пяти лет Василий Ярославич Костромской скончался. В качестве великого князя Владимирского (1272—1276) он отличился терпением и осторожностью. Благодаря этим качествам Василий спокойно провёл последние отведённые ему судьбой годы (147, 264).

За благоволение Орды князьям приходилось платить горьким унижением в ханской ставке. Впрочем, некоторые чувствовали себя в Орде как рыба в воде. Но такие перерождения удавались не каждому. Думается, что для Василия Костромского Орда была «горькой чашей», испить которую он был принуждён обстоятельствами. Об одной из таких поездок источники сохранили относительно подробный рассказ. В 1275 году Василий, как обычно, отправился к ханскому двору для доставки очередного ордынского «выхода» — дани с русских земель. Это была его прямая обязанность как великого князя Владимирского. Однако на этот раз в Орде Василия ожидали серьёзные неприятности. Подробности этого вояжа сообщает в своей «Истории Российской» историк середины XVIII столетия В. Н. Татищев:

«Князь великий Василей поиде во Орду к хану. Егда прииде князь великий во Орду и принесе дань урочную со всея земли по полугривне с сохи, а в сохе числиша 2 мужи работнии, и дары многи, и выход особ, и хан прият его с честию, но рече: “Ясак мал есть, а люди многи в земли твоей. Почто не от всех даеши?” Князь же великий отьимаяся числом баскаков прежних. И хан повеле послати новы численники во всю землю Рускую с великими грады, да не утаят люди» (129, 51).