И всё же старший из них, Дмитрий, в изображении летописцев выглядит скорее жертвой, нежели хищником. Младший же, Андрей, ведёт себя как беспринципный властолюбец и отпетый коллаборационист. Летописцы видят корень зла в том, что, не имея никаких формальных прав на великое княжение Владимирское, он решил добиться заветной цели через личное расположение правящего хана...

Не знаем, давал ли Александр Невский своим сыновьям уроки успешной политики. Однако легко заметить, что Андрей пришёл во Владимир тем же путём интриг и произвола, что и его отец. Не станем вступать в давний спор поклонников и хулителей Александра Невского — золотой легенды русского Средневековья. Отметим лишь очевидное: если успех политики, проводимой Александром Невским, принёс Руси десять лет покоя под его твёрдой рукой, то успех его наследников и подражателей не дал стране ничего кроме бесконечных усобиц и ужасов татарских погромов.

Поставив цель, Андрей не затруднялся относительно средств. Вместе со своими приятелями — и, кажется, такими же коллаборационистами, как и он сам, — ярославским князем Фёдором Чёрным и ростовскими князьями братьями Дмитрием и Константином Борисовичами Андрей подолгу живёт в Орде, принимает участие в походах ордынцев на Северный Кавказ, Польшу и Литву. Похоже, что Андрей настолько освоился в Орде, что начал забывать в себе русского князя. Впрочем, скудность наших знаний об этой далёкой эпохе не позволяет давать окончательные оценки. Многие вещи представляются потомкам совершенно иначе, чем их современникам. Так, известный своими связями с Ордой князь Фёдор Чёрный после кончины был причислен клику святых. Его союзников ростовских князей летописец хвалит за то, что они, подолгу находясь в Орде, выручали там русских пленников, а инициатор многих татарских набегов на Русь Андрей Городецкий получил полное отпущение грехов у историка С. М. Соловьёва за то, что хотел стать «государем всей Русской земли». «При таком вопросе нельзя было разбирать прав и средств», — полагает патриарх отечественной историографии (35, 335; 123, 231).

Михаил Тверской впервые увидел татарский набег в возрасте около десяти лет. Это зрелище навсегда осталось в его памяти. Как, вероятно, и перекошенные ненавистью лица князей, призвавших косматых всадников ужаса в русские земли...

Окончательный разрыв между братьями Александровичами состоялся в конце 1281 года. Летописец посвятил этому событию большую статью, по тону напоминающую проповеди Серапиона Владимирского:

«Тое же зимы бысть первая рать (курсив наш. — Н. Б.) на князя великаго Дмитреа Александровичя, прииде ис татар князь Андрей ратью на брата своего стареишаго князя Дмитреа, испросив собе княжение великое под братом своим, имея споспешьника собе и пособника Семена Тонильевичя, и с ним иныа коромолники. И прииде к Мурому с погаными татары, и посла по князя Феодора Ростиславичя (Ярославского. — Н. Б.), по князя Михаила Ивановичя (Стародубского. — Н. Б.), по князя Костянтина Борисовича (Ростовского. — Н. Б.) и по вся князи, и поиде с ними ратью на Переяславль. Татарове же разсыпашася по земли...» (22, 78).

Далее следует скорбное описание бедствий, причинённых татарами. В нём восходящие к византийской традиции литературные клише служат материалом для изображения подлинной жизненной драмы. Примерно так же работали и агиографы, составляя из универсального набора добродетелей и ситуаций мозаичный, но нередко исторически достоверный образ святого.

Приведённые Андреем татары вновь, как и во времена Батыя, прошли по русским землям, «все людье секуще, акы траву» (5, 289). Их отношение к мирному населению трудно даже назвать жестокостью. Это было что-то другое, запредельное, лежащее вне традиционной системы моральных оценок. Людей либо просто убивали, «как траву», либо превращали в живой настил для преодоления крепостных рвов.

Сопоставление различных взглядов на одно и то же явление или событие всегда плодотворно для историка. Вот как описывает завоевание татарами Венгрии в 1241—1242 годах живой свидетель этих событий — посланник папской курии магистр Рогерий:

«Наконец, после разорения всей той земли, татары, небольшим числом своих воинов собрав множество пленённых русинов, команов (половцев. — Н. Б.) и венгров, со всех сторон окружили большое поселение и выслали вперёд на битву захваченных венгров, а после того, как все они были перебиты — русинов, исмаилитов (мусульман. — Н. Б.) и команов. Татары же, стоя позади них, смеялись над гибелью их и падением, и те из них, кто отступал, попадали в водоворот мечей. Сражаясь днём и ночью, за одну неделю засыпав рвы, они захватили поселение. Воинов и знатных женщин, которых много пребывало вне города в поле, они отправили в одно место, а простолюдинов — в другое. И когда деньги, оружие, одежда и прочее добро были у них отобраны, и после того как некоторым дамам и девицам была сохранена жизнь, и они были уведены для утех, все прочие были жестоко перебиты секирами и мечами. Те же, кто остался в живых и по воле случая лежал среди мёртвых, хотели укрыться, испачкав себя чужой кровью. О скорбь, о жестокость и ярость точно взбесившихся людей! Ибо тот, кто в здравом уме мог бы вообразить себе погибель всех этих людей, назвал бы это место землёю крови» (4, 53).

Этнографы давно отметили тот факт, что многие первобытные народы просто не способны воспринимать представителей других народов как равных себе людей. Другой — значит, чужой. Чужой — значит, враг. Враг — не человек. Он враг, и этим всё сказано. Его нужно пленить или убить. Иначе он сделает это с тобой...

Выросшие среди бессловесного скота и даже до соседней юрты скакавшие на лошади, монголы напоминали древнегреческих кентавров. Привыкшие смотреть на всё живое вплоть до сусликов и крыс как на пищу, они не смущались кровавыми сценами. На их непроницаемых лицах читался приговор судьбы. Взгляд сквозь узкие щели глаз напоминал лезвие меча. И вот теперь эти кентавры рассыпались по Русской земле. Словно саранча, они опустошали и Тверскую землю. Князь-отрок Михаил видел их не только сквозь бойницы в крепостной стене, но и прямо перед собой. Они явились в Тверь, чтобы потребовать выкуп. Пока коленопреклонённые бояре вели с ордынцами позорный торг, князь-отрок Михаил испуганно смотрел на них и чувствовал, как всё его существо охватывает липкий страх. Ему казалось, что холодная и скользкая змея обвивается вокруг его груди и всё сильнее стягивает свои кольца. Ему хотелось кричать, звать на помощь и срывать с себя кольца змеи. Но тяжёлые руки бояр держали его за плечи, заставляли стоять на коленях перед сидевшим на тверском троне ордынском темником.