Важной деталью для биографии Святослава может служить известие летописи о том, что при нашествии татар на Северо-Восточную Русь в 1252 году князь Ярослав Ярославич Тверской ушёл от Неврюевой рати в Ладогу, а его жена с детьми попала в плен к татарам:

«Царевич же Невруй съ татары своими взяшя Переславль, иже на Клещине озере, и яша княгиню Ярославлю и з детми и убиша ея, а иныя дети Ярославли в полон поведоша, а воеводу их Жидислава убиша, и люди вся в полон поведоша, и все имение взяшя, и идоша во Орду» (17, 139).

Если допустить, что Святослав был одним из «детей Ярославлих», уведённых татарами в Орду, — а это вполне вероятно, — то можно себе представить весь ужас пережитого им потрясения.

Первым же потрясением для детей Ярослава было бегство отца от опасности в далёкие северные края. Вероятно, они почувствовали себя брошенными, преданными отцом.

(Заметим, что такое, на первый взгляд позорное, бегство от татар совершали многие русские князья — от Юрия Всеволодовича Владимирского, павшего на Сити в 1238 году, до Дмитрия Донского и Василия I. Безусловно, это была не трусость в её обычном понимании, но своего рода манёвр, стремление увести врага от родного гнезда. Однако понимание тонкостей военного дела приходит с годами. Пережитые в детстве, такие потрясения как глубокие шрамы остаются на всю жизнь).

Но бегство отца было только началом драмы, пережитой Святославом. Княгиня-мать, по-видимому, вела себя столь дерзко по отношению к «поганым», что они вопреки обыкновению — богатый выкуп! — расправились с ней. Ту же чашу испил и воевода Жидислав, на попечение которого князь Ярослав оставил семейство. Вполне возможно, что эта кровавая расправа произошла на глазах у детей. Их ожидало унизительное рабство в Орде...

Со временем Ярослав сумел вызволить детей из Орды. Но как сказались эти испытания на их физическом и психическом здоровье? А главное: как могли они после этого гостить в Орде, поднимать чашу за здравие татарских эмиров, среди которых могли быть и убийцы их матери?.. Да, есть в этом «татарском периоде» русской истории нечто такое, чего мы не понимаем и, наверное, никогда уже не поймём.

Итак, в год кончины отца Святославу было лет 20-25. В этом возрасте княжичи уже сопровождали отцов в их поездки в Орду. Вероятно, Святослав сопровождал отца в его последнем путешествии в ханскую ставку. Младший брат Михаил Старший (вскоре умерший) оставался дома и при помощи бояр оберегал княжество от всяких угроз.

Святослав правил тихо и почти не привлекал внимания летописцев. Впрочем, летописи мирного времени вообще отличаются необычайной краткостью. Летописцам неведомо было умение современных «рыцарей пера» делать из мухи слона и превращать пустяки в события мирового значения. Напротив. Монашеский чин научил их великому искусству молчания. Нередко они молчат даже там, где и «камни вопиют», оставляя плачущих историков наедине с их изменчивыми гипотезами...

Святослав Тверской не претендовал на Владимир, но внимательно следил за развитием событий. Он понимал, что старые раны могут кровоточить, а старые обиды — вспыхивать новой враждой. С кончиной Василия Костромского настал наконец час торжества для Дмитрия Переяславского. «В Неделю всех святых» (23 мая 1277 года ) он под звон колоколов Святой Софии взошёл на новгородское княжение.

Осторожный Святослав в январе 1277 года не поехал на княжеский съезд в Костроме по случаю кончины Василия Костромского. Вероятно, для отсутствия был найден благовидный предлог. Однако истинная причина состояла в том, что на съезде всем распоряжался новый великий князь Владимирский — Дмитрий Переяславский. В этой ситуации Святославу следовало подумать и о личной безопасности. Впрочем, причиной могла быть и болезнь Святослава или его душевное состояние.

Дальнейшая судьба Святослава Тверского отмечена всё тем же стремлением к миру. Однако идти этой дорогой становилось всё труднее и труднее.

В начале 1280-х годов Святослав принял участие в затяжной кровавой усобице между сыновьями Александра Невского. О причинах этой усобицы и её конкретных деталях источники дают лишь самое общее представление. Вместе с Даниилом Московским (который, рано потеряв отца, был воспитан в Твери при дворе великого князя Ярослава Ярославича) и новгородцами (с которыми Святослав сумел на время подружиться) он в 1282 году выступал против своего старого недруга Дмитрия Переяславского. Впрочем, в этом конфликте дело закончилось миром. Здесь сыграл свою роль и миролюбивый характер Святослава.

После войны 1282 года Святослав уже не появляется на страницах летописи. Судя потому, что в 1285 году летописцы называют тверским князем нашего главного героя — князя Михаила Ярославича, — Святослав к этому времени уже ушёл с исторической сцены. Наследников он не оставил.

Летописи не сообщают о его кончине. А между тем Святослав был достаточно заметной политической фигурой.

Это умолчание можно понимать по-разному. Можно и как свидетельство того, что Святослав ушёл из жизни не со ступеней тверского трона, а с какой-то другой, менее заметной позиции. И здесь уместно вспомнить одно загадочное сообщение Новгородской Первой летописи. Рассказывая о войне между Дмитрием и Андреем Александровичами в 1293/94 году, летописец сообщает, что укрывшийся в Твери Дмитрий посылал к своему брату и сопернику для переговоров о мире тверского епископа Андрея и какого-то Святослава. «И приела в Торжок владыку тферьскаго и Святослава с поклоном к брату Андрею и к новгородцем» (5, 328).

Вопрос о том, кто такой этот Святослав, равный достоинством тверскому владыке и носящий княжеское имя, давно занимал историков. Полагали, что он происходил из полоцких князей и этим близок был тверскому владыке Андрею (102, 347). Однако дело может объясняться проще. Не есть ли этот загадочный Святослав ушедший от дел и поселившийся в монастыре тверской князь Святослав Ярославич? В чрезвычайной ситуации, когда большая война стучалась в ворота Твери, долг христианина требовал от князя-инока исполнить евангельскую заповедь о миротворцах. Высокий нравственный авторитет среди князей позволил Святославу с успехом исполнить этот долг... Заметим, что сходная история случилась примерно в это же время среди литовских князей. Удалившийся в монастырь сын Миндовга Воишелк сбросил рясу и вернулся в мир, чтобы отомстить убийцам его отца. Исполнив месть, он вернулся в свою обитель.

Судя по всему, Святослав не испытывал враждебных чувств по отношению к мачехе и сводному брату. Княгиня-вдова была занята воспитанием сына и не вмешивалась в заботы власти. Михаил рос под опекой матери и учителей. Одним из самых ярких воспоминаний его детских лет были, безусловно, постриги. Этот древний обряд символизировал начало возмужания малолетнего княжича «при переходе из младенчества по четвёртому году» (69, 26). Подобно монашескому пострижению, обряд заключался в отрезании у ребёнка пряди волос. Потом его впервые в жизни сажали на коня. Вероятно, духовные лица говорили соответствующее напутствие, читали молитву, поздравляли счастливых родителей и окропляли всех святой водой. Затем следовало праздничное застолье.

«В лето 6700 (1192), июля 28. Быша постригы у великаго князя Всеволода (Большое Гнездо. — Н. Б.) сыну его Георгиеви в граде Суждали. Том же дни и на конь его всади, и бысть радость велика в граде Суждали. Ту сущу блаженому епископу Иоанну» (10, 409). Заметим, что Юрий родился 27 ноября 1188 года и имел ко дню пострига возраст 3 года и 8 месяцев.

Два года спустя обряд был совершён над другим сыном великого князя Всеволода — Ярославом. Он родился 8 февраля 1190 года. Возраст ко дню пострига — 4 года и 2 месяца (109, 169).

В первом случае днём пострига был вторник, во втором — среда. При совершении обряда присутствовал ростовский владыка Иоанн. Примечательно, что в обоих случаях постриги не были связаны с каким-либо церковным праздником и даже воскресным днём. Полагают, что обряд носил чисто семейный, домашний характер (69, 26). Однако летописи указывают на публичное совершение постригов. Так поступил в 1230 году Михаил Всеволодович Черниговский. «В то же лето князь Михаил створи пострыги сынови своему Ростиславу Новегороде у Святей Софии и уя (отрезал. — Н. Б.) влас архиепископ Спиридон; и посади его на столе, а сам поиде в Чернигов» (5, 69).