«Acqua tofana ничем не пахла и была бесцветна; достаточно было принимать её по одной капле в неделю, чтобы человек умер через два года. Если в этот период времени он заболевал хотя бы самой лёгкой болезнью, она неизбежно заканчивалась смертью, и отравители рассчитывали на это. Acqua tofana можно было подмешивать к кофе или к шоколаду, и от этого она не теряла своей силы. Вино отчасти её нейтрализовало»(127, 240).

Состав знаменитых ядов держали в секрете, и сегодня он уже неизвестен. Однако именно действием медленного яда была вызвана едва ли не каждая вторая смена власти в Золотой Орде. Отравление могло сказаться лишь через несколько дней или недель, что затрудняло любые выводы относительно личности отравителя.

Успех любого рискованного предприятия зависит главным образом от мастерства его исполнителей. А мастерство приходит с практикой. На Руси, как мы уже говорили выше, отравления князей случались, но были довольно редким делом. Недостаток практики влиял на уровень мастерства. Тверские отравители — если таковые, конечно, существовали — плохо владели тонкостями приготовления «лютого зелья» и, так сказать, «перестарались». Доза оказалась слишком сильной. Ордынская принцесса умерла раньше, чем её успели передать москвичам в соответствии с волжским договором.

Попавшему в неловкое положение Михаилу Тверскому оставалось только ссылаться на эпидемию какой-то тяжкой болезни, которая свирепствовала тогда в Твери. «Тое же зимы в Тфери мор был на люди», — сообщает летопись под 6826/1318 мартовским годом (29, 103). Соответственно, речь идёт о зиме 1317/18 года, когда Кончака-Агафья находилась в плену у Михаила Тверского.

(Здесь нам необходимо ещё раз напомнить читателю, что мы пишем не акафист святому, а биографию средневекового правителя. Святым Михаила Тверского сделала не святая жизнь, а мученическая смерть. В этом смысле его судьба напоминает трагическую судьбу последнего русского императора Николая Второго. Что касается жизни князя Михаила Ярославича, то в ней можно увидеть проявления самых разных нравственных качеств).

Внезапная кончина ханской сестры, разумеется, могла быть вызвана и вполне естественной причиной — например, упомянутой выше эпидемией. Но, как бы там ни было, ордынская принцесса уже стала частью политической игры. Не только её жизнь, но и её смерть имела свою цену в этой жестокой игре. Молва — быть может, стихийно возникшая в тёмных глубинах народного сознания, а может быть, распущенная врагами Михаила Тверского — обвинила князя в смерти Агафьи-Кончаки.

С кончиной Агафьи-Кончаки между Юрием Московским и Михаилом вспыхнуло «нелюбие велие» (17, 182). Эта лютая ненависть в конечном счёте и свела обоих в могилу.

Смерть Агафьи поставила тверичей в довольно сложное положение: им вовсе не хотелось выглядеть убийцами ханской сестры. Кроме того, они не знали, что делать с телом несчастной. Им оставалось только ждать ответных действий со стороны московского князя...

Рассматривая деятельность Юрия Московского как правителя, мы вовсе не хотим лишить его человеческих качеств и эмоций. Возможно, он и вправду был увлечён ордынской принцессой. Её скоропостижная кончина стала для него тяжёлой личной драмой. Будущее закрыли тёмные облака. Горький вкус бездетного одиночества во все времена вкушали и «сильные мира сего».

Утратив едва обретённую «подругу жизни» — а вместе с ней и грандиозные планы на будущее, — Юрий стонал не только от горя, но и от стыда. Смерть Агафьи-Кончаки в тверском плену была результатом его позорного бегства с поля боя под Бортеневом. Его воинская слава, удача и династическое бессмертие — всё утонуло в глубоких сугробах бортеневского оврага...

Первым прервал затянувшуюся паузу князь Михаил Тверской. Он отправил в Москву с известием о кончине Агафьи своего боярина Александра Марковича. Тот ехал с «посольством о любви» (17, 182). Но сообщать дурные вести всегда было делом неблагодарным. В приступе ярости Юрий приказал убить тверского посла. Из летописного текста можно понять, что он сделал это своими руками...

Убийство посла было тягчайшим оскорблением тому, кто его отправил. После этого никаких переговоров между Юрием и Михаилом быть уже не могло. Не желая оставлять у себя в Твери тело Агафьи, князь Михаил велел отвезти его в Ростов и похоронить там с честью в княжеской усыпальнице — городском Успенском соборе. Вероятно, в этом решении отразились родственные связи Агафьи с ростовскими татарами, среди которых были и потомки самого Чингисхана.

Роковой спор князей близился к трагическому исходу. Но прежде своё слово должен был сказать «вольный царь» — хан Узбек. Юрий с братом Афанасием, новгородцами и многочисленной свитой, включавшей всех врагов Михаила, первым отправился в Орду. Это произошло в конце весны — начале лета 1318 года. Москву он, как обычно, оставил на попечение Ивана.

Михаил Тверской, отправив вперёд себя двенадцатилетнего сына Константина, замешкался. Вероятно, он хотел собрать побольше даров для ханского двора. Но эта медлительность стала его роковой ошибкой. Враги Михаила во главе с Юрием и его приятелем Кавгадыем успели настроить хана и его окружение против тверского князя.

Михаил выехал из Твери в Орду 1 августа 1318 года, во вторник. В этот день по церковному календарю был праздник Спаса Всемилостивого. Именно Спасу был посвящён городской собор в Твери. Установление праздника Спаса в день 1 августа связано с победой Андрея Боголюбского над болгарами в 1164 году. Избрав этот день для отъезда, Михаил как бы отдавал себя под покровительство Всемилостивого Спаса.

В ту пору каждый уважающий себя русский князь имел своих доброхотов и осведомителей в Орде. Это могли быть купцы и священники, разного рода мастера и даже люди из близкого окружения хана. Через них Михаил узнал о кознях Юрия и Кавгадыя. Его охватили дурные предчувствия. Он знал, что жестокие расправы с провинившимися вассалами были важной частью ордынского господства. Долгое время прожив в Орде, он видел немало публичных казней. Но казни русских князей случались нечасто. О таких расправах Михаил Ярославич мог знать главным образом из летописей.

Наиболее известным примером такого рода была участь Михаила Всеволодовича Черниговского, казнённого в Орде по приказу Батыя в 1246 году. Князя убивали медленно и мучительно. Посланцы хана «растягоша и за руце и за нозе, и начата бита по сердцу, и по сём повергоша ниць его на землю и бьяхут и пятами. И сему же на долзе бывшу, некто же, бывый христьянин преже, по том же отвержеся веры Христовы, и бысть поган именем Доман. Сей законопреступник огорчився зле, и отреза ножем главу святому мученику и великому князю Михаилу и отверже ю прочь от тела» (27, 138). В том, что последний удар ножом нанёс князю некий вероотступник по имени Доман, вероятно, был какой-то сокровенный сакральный смысл. Обезглавленное тело убитого князя было брошено на съедение бродячим собакам...

Михаил Ярославич слышал рассказы стариков и о страшной гибели в Орде в 1270 году рязанского князя Романа Ольговича. Рассердившись на князя за какую-то подлинную или мнимую провинность, хан Менгу-Тимур приказал подвергнуть его жестокой казни. В летописи Михаил Тверской мог отыскать описание этой расправы:

«В лето 6778 убьен бысть от поганых татар Роман, князь великии Олговичь Рязаньскии, и бысть сице убьение его: еже заткаша уста его убрусом и начата его резати по съставом и метати разно, и яко остася труп един, они же одраша кожу от главы его и на копие взоткнуша главу его» (35, 330).