Война прекратилась, так и не развернувшись в полную силу. Примирение Юрия с Тверью подорвало основу для развития рязанской линии борьбы против старшего Даниловича. Однако вопрос о Новгороде оставался открытым. В 1306-м и первой половине 1307 года Михаил вёл тяжёлые переговоры с новгородцами, которые за предшествующие три десятилетия привыкли иметь дело с потомками Александра Невского. Кроме того, отец Михаила Ярослав Ярославич Тверской оставил по себе в Новгороде плохую память своим намерением отдать город на разгром татарам. Неприязнь к тверскому князю разжигали в Новгороде и московские доброхоты, поощряемые Юрием Даниловичем.

Только летом 1307 года Михаил Тверской сумел утвердиться на новгородском княжении. Новгородская Первая летопись по Синодальному списку сообщает: «Седе князь великии Михаиле Ярославич, внук великого Ярослава Всеволодича, в Новегороде на столе, в неделю, на Сбор святых отец 630, иже в Халкидоне» (5, 92).

Примечателен день, избранный Михаилом для своей интронизации в Новгороде. Эту торжественную церемонию, которую совершал сам новгородский владыка, князь сознательно приурочил к церковному празднику, суть которого — осуждение еретиков. Четвёртый вселенский собор известен в истории Церкви прежде всего осуждением монофизитской ереси. Эта тема была тогда весьма актуальна в Новгороде, где, согласно уникальному известию Татищева, в 1313 году проповедовал своё учение некий «еретик Вавила» (46, 116). Своим символическим выбором дня интронизации — 16 июля — Михаил Тверской хотел предстать перед новгородцами в роли защитника православия, опоры церкви в борьбе с еретиками. Другим проявлением этой тенденции стало участие князя в строительстве и украшении ряда новгородских каменных церквей (46, 118).

Вскоре после интронизации Михаил Тверской покинул Новгород. Его ждали неотложные дела в Северо-Восточной Руси. Под 6816 (1307/08) годом Симеоновская летопись сообщает: «Того же лета князь великии Михаиле Ярославич Тферскыи ходил в другие (вторично. — Н. Б.) к Москве ратью, всею силою, и бысть бои у Москвы, на память святого апостола Тита, и града не взяша, и не успевше ничто же възвратишася» (22, 87).

Второй поход Михаила Тверского на Москву отличался необычайной стремительностью: 16 июля 1307 года князь ещё был в Новгороде, а 25 августа уже стоял под стенами Москвы. Очевидно, ещё до возвращения князя в Тверь там были собраны полки, с которыми он и выступил на Москву. Михаил хотел наказать Юрия за его происки в Новгороде, а может быть, и заставить принять какие-то новые обязательства перед великим князем Владимирским. Конец августа (время сбора урожая) был наилучшим временем для грабежа московских земель. Кроме того, Михаил явно спешил закончить поход до начала осенних дождей. В итоге он ушёл назад, заключив мир с Даниловичами. Условия мира источники не сообщают. Новгородские летописи об этой войне вообще умалчивают, что лишний раз свидетельствует о её быстротечности и сравнительно скромных масштабах.

Примечательно, что Михаил Тверской сводил счёты с Юрием как бы нехотя, отдавая дань незыблемой норме княжеского поведения — «зуб за зуб, око за око», и без помощи татар. В отличие от большинства тогдашних князей, война не была для тверского князя любимой стихией. Он был по натуре человеком мира, а не войны. Однако князей не случайно рисовали на иконах с крестом в одной руке и мечом — в другой. Древний символ власти, меч удивительным образом соединялся с жертвенным крестом...

В условиях удельной разобщённости и ордынского произвола резко возросло политическое значение главы Русской церкви — митрополита Киевского и всея Руси. Имея прямой выход на ханский двор — и благодаря собственным связям, и через сарайского епископа, — митрополит стал сильной и самостоятельной фигурой на тогдашней шахматной доске политики. Дружбы с митрополитом искали сильнейшие русские князья. Однако он не спешил присоединяться к той или иной политической силе, отстаивая прежде всего интересы русской митрополии и её «матери-Церкви» — Константинопольской патриархии.

Рассуждая о политической ориентации митрополичьей кафедры, нельзя забывать, что в эту религиозную эпоху моральные ценности христианства воспринимались как императивы поведения, а понятие «гнев Божий», подобно дамоклову мечу, висело над каждой грешной головой. Выступая в роли главного истолкователя Божьей воли, митрополит пользовался особым авторитетом. За его спиной грозно вставал Тот, кто сказал: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам» (Рим. 12: 19).

Летом 1308 года в исторической драме, которую потомки назовут «Возвышением Москвы», — а с таким же успехом можно было бы назвать и «Падением Твери», — появляется новое действующее лицо — митрополит Пётр. «В лето 6816 поставлен бысть пресвященныи архиепископ Пётр, митрополит всея Русии, и прииде из Царягорода и седе в Киеве» (22, 87).

Предшественник Петра византиец Максим бледной тенью проходит по страницам русских летописей. Разумеется, это вовсе не значит, что такой же тенью он был и в реальной жизни. Ведь в истории, как и в жизни, кроме всего прочего, играет роль удача. Петру повезло на посмертную славу. Не зная точно, на чьей стороне он воевал, мы всё же угадываем в нём сильного бойца. Историки единодушны в суждении: «Пётр был политиком настойчивым и смелым» (132, 208).

Имя Пётр по-латыни означает «камень». В исторической традиции давно сложилось мнение (или скорее миф) о том, что для князя Михаила Тверского этот «камень» стал подлинным «камнем преткновения». Вражда святого князя со святителем была фатально неизбежной и стала первой трещиной в фундаменте тверского могущества. Наиболее категорично этот тезис высказал ещё Е. Е. Голубинский: «Когда вместо Геронтия (тверского кандидата на митрополию. — Н. Б.) пришёл на митрополичью кафедру святой Пётр, великий князь встретил неожиданного митрополита как врага, и этим врагом его остался во всю свою жизнь, не один раз пытавшись свергнуть его с кафедры» (56, 136). Оборотной стороной этого принятого за истину мифа становится другой миф — о сердечной дружбе святителя Петра с московскими Даниловичами: «Тесная связь и дружба митрополита с князем московским, — не с Иваном Даниловичем Калитой, а с его старшим братом Юрием Даниловичем, началась с самой первой минуты прибытия митрополита на Русь» (56, 137).

Но так ли это? Не слишком ли схематично выглядит эта картина в чёрно-белой палитре? Реальная жизнь всегда богата оттенками, полутонами, компромиссами. И потому относительно дружбы московских Даниловичей с митрополитом Петром приходится говорить достаточно осторожно (122, 133).

В качестве альтернативы чёрно-белой схеме предложим свою картину событий. Вражда Михаила Тверского и митрополита Петра — устоявшийся исторический миф, истоки которого уходят в риторику московских книжников времён Ивана Калиты. В реальности, по выражению Василия Великого, «святые видят святых». Митрополит Пётр и князь Михаил Тверской не были врагами. Во всяком случае, источники не позволяют говорить об этом.

Главным источником, на котором зиждется традиционный взгляд на Петра как друга Москвы и врага Твери, являются два послания, написанные, по мнению издателей, в 1312—1315 годах и адресованные князю Михаилу Тверскому. Первое — от константинопольского патриарха Нифонта I (1313—1315), второе — от некоего монаха с редким именем Акиндин, что в переводе с греческого означает «Безопасный».