Начнём с первого послания. Патриарх, обращаясь к «великому князю Михаилу всея Руси», сообщает, что он узнал из княжеских посланий и от княжеских послов, что митрополит (не названный по имени) «много сътворил без закона». Это «беззаконие» состояло в том, что митрополит вопреки церковным канонам венчает близких родственников. Помимо этого, он взымает плату за поставление в сан. Продажа «благодати» издавна считалась серьёзным грехом и получила в церковной традиции название симонии — от имени Симона-волхва, который просил апостола Петра за плату наделить его способностью творить чудеса.
Патриарх Нифонт повелевает митрополиту приехать в Константинополь и дать ответ на эти обвинения. Одновременно он предлагает явиться в патриархию и обвинителям и свидетелям по этому делу. Явно склоняясь на сторону обвинения, патриарх обещает тверскому князю поставить нового митрополита «кого въсхочеть боголюбьство твоё» (111, 149). Такая позиция патриарха вполне понятна. Во-первых, Пётр был ставленником предшественника Нифонта патриарха Афанасия, которого Нифонт недолюбливал. Во-вторых, приезд русской делегации и судебный процесс в патриархии — как всякая судебная тяжба — сулили Нифонту немалые доходы.
Разумеется, тверской князь при тогдашних обстоятельствах — смена ханов в Орде, затяжной конфликт с Москвой, литовская угроза — не имел ни средств, ни желания отправлять в Константинополь большое посольство с солидной казной. Примечательно, что на роль тверского стряпчего по церковным делам в патриархии князь Михаил Ярославич и тверской владыка Андрей назначили не игумена или архимандрита, а простого монаха по имени Акиндин.
Митрополит Пётр также не поехал в патриархию. Зная тревожную и переменчивую обстановку в столице Византии, святитель угадывал недолгий век Нифонта в качестве патриарха. Действительно, уже в 1315 году Нифонт был низложен с кафедры.
Итак, первое послание свидетельствует о двух вещах: Михаил Тверской жаловался в патриархию на Петра, обвиняя его в двух грехах — симонии и венчании близких родственников. Заметим, что оба эти греха находились на грани дозволенного и недозволенного. Теория сталкивалась здесь с практикой и часто ей уступала. Но при желании снисходительную практику всегда можно было осудить с позиции строгой теории.
Второе послание тематически связано с первым. Монах Акиндин (о котором нам из других источников ровно ничего не известно) пересказывает князю («честному самодержьцю рускаго настолования») всё то, что он узнал в патриархии относительно симонии. И сам патриарх Нифонт, и его синклит единодушно признали поставление в сан за мзду тяжким грехом. Акиндин убеждает князя покончить с этим грехом, который творит митрополит (чьё имя опять-таки не называется). Он перечисляет бедствия, которыми Бог наказал Русь за этот грех. Перечень этих бедствий сильно напоминает аналогичный перечень в третьем Слове Серапиона Владимирского: «Не падоша ли силнии наши и ерееви (иереи. — Н. Б.) наши остреем меча? Не преданы ли быша в полон чада наше въ скверней руце? Не осквернена ли быша святая наша в опустение? Быхом въ смех же и в поругание живущим окрест нас языком...» (111, 157). Впрочем, это сходство можно объяснить и общим источником этих сетований — Псалтирью, которая, как известно, была настольной книгой любого грамотного монаха.
Отвлекаясь от вязкой риторики второго послания, заметим, что Акиндин настойчиво убеждает князя принять меры против запятнанного симонией митрополита и в противном случае даже грозит ему Страшным судом: «Царь еси, господине княже, в своей земли; ты истязан имаши быти на страшнем и нелицемернем судищи Христове, аже смолчиши митрополиту». Предполагая услышать со стороны князя возражение — «время не то, что стати за се», — Акиндин заранее парирует: «Всегда бо время доброму делу и Бог помощник» (111, 158).
Из текста послания явствует, что Акиндин отправился в патриархию с жалобой на митрополита Петра, «послан своим епископом». Имя епископа не названо. Однако немного выше по тексту Акиндин объясняет, почему именно ему поручена роль жалобщика: «Занеже самовидец есмь» (111, 153). Иначе говоря, монах Акиндин был среди тех, у кого митрополит требовал мзду за продвижение по службе. Но какого продвижения мог ожидать простой монах? Только поставления во игумены...
Такую деликатную миссию, как принесение жалобы на митрополита самому патриарху Константинопольскому, епископ (а это скорее всего — тверской епископ Андрей) мог доверить только человеку, которого хорошо знал и на преданность которого мог положиться. Из заглавия послания Акиндина явствует, что он был монахом «лавры Святыя Богородица», то есть Богородичного монастыря на реке Шоше. Но именно в этом монастыре игуменствовал тверской епископ Андрей до своего поставления на кафедру в 1289 году. Очевидно, владыка Андрей желал видеть Акиндина игуменом своей любимой обители, а затем и своим преемником на тверской кафедре. Но митрополит Пётр отверг эти замыслы — то ли оттого, что имел собственную кандидатуру на эти посты, толи оттого, что обнищавшие от бесконечных разборок в Орде тверичи не смогли подкрепить свои пожелания достаточно весомым подношением.
Таким образом, монах Акиндин имел личные причины питать неприязнь к митрополиту Петру. Это чувство отчётливо заметно в его послании тверскому князю. Что же касается Михаила Тверского, то он явно не желал раздувать вражду с митрополитом, справедливо ссылаясь на то, что «времена не подходящие» для таких сомнительных начинаний. Уклоняясь от участия в церковных делах, князь Михаил Ярославич проявил житейскую мудрость, которой полвека спустя не хватит Дмитрию Донскому, попытавшемуся руководить полным зависти и вражды церковным синклитом.
Берег митрополита Петра
Известно, что в политической (церковно-политической) борьбе нет одной приемлемой для всех «правды». У каждой стороны эта правда — своя. А потому, взглянув на события «с тверского берега», попробуем взглянуть на ситуацию, так сказать, «с берега митрополита Петра»...
Как уже говорилось выше, игумен монастыря на реке Рате близ Львова, Пётр был ставленником галицкого князя Юрия Львовича. Стремясь сохранить единство Русской митрополии, он отправился из Киева в Северо-Восточную Русь, где оказался в крайне сложном положении. Прибыв во Владимир, он прежде всего столкнулся с необходимостью налаживать отношения с могущественной владимирской духовной корпорацией, куда входили и митрополичье окружение, и великокняжеские клирики, и духовенство многочисленных храмов и монастырей Владимира (122, 130). После кончины митрополита Максима (декабрь 1305 года) во Владимире на митрополичьем дворе распоряжался игумен Геронтий, которого Михаил Тверской вскоре отправил в Константинополь для поставления в митрополиты всея Руси. Он «вземь ризницу и рипидию, и сановникы, якоже подобает святителю» (116, 24). Потерпев неудачу с избранием в митрополиты, Геронтий, разумеется, не вернул и без того растраченное на поездку в патриархию имущество кафедры.
В период «сиротства» митрополии великий князь Владимирский Михаил Ярославич был занят сведением счетов с Москвой и хлопотами в Новгороде. И ему было недосуг следить за имуществом митрополии. Как это бывает в таких случаях (например, после кончины митрополита Киприана в сентябре 1406 года), митрополичья казна подверглась разграблению. Возможно, в разделе имущества митрополии принял участие и сильно нуждавшийся в деньгах Михаил Тверской.
Летом 1309 года на это печальное пепелище пришёл, наконец, новый хозяин — митрополит Пётр. Гость из другого мира, он был чужим для всей местной знати. Деятельно принявшись за возрождение «митрополичьего дома», он вскоре вступил в конфликт не только с владимирской духовной корпорацией, но и с её покровителем — Михаилом Тверским. Суть дела была в деньгах. Святитель искал средства, чтобы пополнить опустошённую митрополичью казну. Вероятно, он усердно собирал накопившиеся за годы безвластия недоимки по чисто церковным податям — соборное, петровское, рождественское, — а также проверял поступления по доходным статьям собственно митрополичьего хозяйства(132, 207).
