В ответном послании новгородцы требуют от Михаила аналогичных услуг:

«Где будет обида Новугороду, тобе потянута за Новъгород съ братом своим съ Данилом и съ мужи съ новъгородьци» (2, 14).

Эта новгородско-тверская переписка вызывает много вопросов, на которые можно отвечать лишь предположительно. Особое внимание исследователей привлекает требование Михаила помогать ему в случае «тяготы» от татар. При желании в этом пассаже можно увидеть зарождавшийся антиордынский союз Михаила Тверского, Даниила Московского и новгородцев. Однако «тяготу» можно понимать и как вообще любые — и прежде всего финансовые — затруднения, связанные с Ордой.

Москва наступала на севере, но при этом постоянно оборачивалась на юг. Осенью 1300 года Даниил ходил войной на Рязань. Целью похода была помощь претенденту на рязанский трон, князю Александру Романовичу, против его брата Константина Романовича. Результатом этого вмешательства москвичей в рязанские дела было пленение Константина и, вероятно, присоединение к Москве Коломны. Так победитель расплатился с Москвой за подмогу.

В кратком летописном известии об этой войне есть фраза, проливающая некоторый свет на характер Даниила. «И билися у города у Переяславля (Рязанского. — Н. Б.), и князь Данило Московский измогл (превозмог, одолел. — Н. Б.) и много бояр избил, а князя Костянтина Рязанскаго некоею хитростью ял и приведе къ себе на Москву» (22, 85).

Итак, Даниил умел владеть мечом, но при этом был мастер на всякие хитрые уловки, вероятно, не вполне порядочного свойства. Помимо этого, он был жесток и уже после победы перебил много пленных бояр.

Решив с помощью меча одну геополитическую проблему — контроль над Москвой-рекой, Даниил обратился к другой. Это было владение Переяславлем. Здесь всё решила другая черта Даниила: способность ценить дружбу и делать добро...

В Переяславле сидели тогда наместники великого князя Андрея Городецкого, с нетерпением ожидавшие кончины бездетного и, видимо, тяжело больного местного князя Ивана Дмитриевича, чтобы окончательно включить это выморочное княжество в состав великого княжения Владимирского. Каких-либо других претендентов не ожидалось: брат Ивана Александр за несколько лет перед тем умер в Орде и не оставил потомков (147, 9).

15 мая 1303 года князь Иван скончался. Летописец проводил его ритуальной фразой: «Преставися князь Иван Дмитриевич Переяславскыи, боголюбивый и смиреныи, и кроткыи, и тихыи» (22, 85). В Никоновской летописи этот некролог значительно расширен и пополнен указанием на благочестие Ивана. Подобно своему отцу, он был добр к нищим и странникам и вообще добродетелен до такой степени, что «многим дивитися о житии его» (17, 174).

Подобные этикетные некрологи ставят историков перед вопросом: в какой мере ритуальные формулы соответствовали характеру умершего князя? Аналогичный вопрос возникает и при чтении житий. Очевидно, отдавая должное ритуалу, древнерусский автор всё же чувствовал некую невидимую черту правдоподобия, преступать которую по религиозным соображениям не следовало...

Великокняжеские наместники напрасно ели свой хлеб в Переяславле. Вероятно, им следовало бы больше заниматься военной подготовкой. Все знали, что умерший правитель завещал Переяславль («благослови въ своё место») Даниилу Московскому. «Того бо любляше паче инех», — поясняет летописец это неординарное решение.

Даниил давно уже «положил глаз» на Переяславль, и никакие наместники не могли остановить его решимость завладеть этим городом. Андреевым порученцам оставалось только пришпорить коней.

«И седе Данило княжити на Переяславли, а наместници князя великаго Андреевы збежали» (22, 85).

За этим судьбоносным для Москвы решением «тихого и кроткого» князя Ивана, чью надгробную плиту и ныне можно увидеть в тёмном углу древнего переяславского собора, стоит уже недоступная для нас политическая интрига, а может быть — и подлинная драма.

Оставив в стороне таинственную природу любви и дружбы, связавших Даниила и Ивана, заметим, что дарственная Ивана Даниилу Московскому была наибольшей неприятностью, какую он только мог сделать своему дяде Андрею Городецкому. Безусловно, Иван мстил дяде зато зло, которое тот причинил его отцу. Похоже, что именно ненависть была главной пружиной этой политической динамики.

На поверхности событий история с Переяславлем выглядит как банальная семейная неурядица, обычная вражда дяди с племянником. Но из пены этой неурядицы всплывает вечный вопрос учёных споров: когда и как произошёл переход от коллективного владения Русской землёй всем семейством Рюриковичей — к наследственным уделам-вотчинам.

Иван Переяславский «благословил» (завещал) своё княжество Даниилу Московскому. Но завешать можно только то, что является собственностью (вотчиной) завещателя. А между тем Переяславль всегда был вторым по значению городом в составе великого княжения Владимирского. Когда и как он изменил свой статус? И изменил ли? Существует мнение, что, несмотря на дерзкое распоряжение князя Ивана, Переяславль ещё долго оставался важной частью великого княжения Владимирского (85, 130). Каждый из тогдашних князей смотрел на этот вопрос «со своей колокольни». В традиционном обществе, где перемены считались дурным тоном, всё новое приходило незаметно, с мягкостью кошачьих лап...

В борьбе за Переяславль Даниил Московский перехватил победу не только у Андрея Городецкого — с которым он, видимо, заранее договорился о будущем распределении столов, — но и у Михаила Тверского (85, 131). Этот последний в усобицах 90-х годов XIII века усердно защищал интересы Ивана Переяславского, считался его другом и защитником и в этом качестве мог ожидать завещания в свою пользу. Но лукавая московская политика оказалась более успешной. Воеводы московского князя сидели в Переяславле и готовы были по первому приказу выступить на Владимир.

Таким образом, Даниил подготовил всё на случай скорой кончины Андрея Городецкого. Оставалось только ждать. Но судьба не любит человеческих расчётов. И вместо Андрея Городецкого в лучший мир вслед за юным Иваном Переяславским 5 марта 1303 года отправился сам Даниил Московский. Всей жизни его в этом мире было около сорока двух лет.

В Древней Руси средняя продолжительность жизни была гораздо меньше, чем в наше время. Этой печальной реальности не могли избежать и правители. Александр Невский прожил 43 года, Даниил Московский — около сорока двух лет, Иван Калита — около пятидесяти лет, Иван Красный — 33 года, а Дмитрий Донской — 38 лет. Рано заканчивая свой жизненный путь, человек Средневековья рано его и начинал. Сын правителя достигал совершеннолетия и мог самостоятельно вести дела уже в 14-15 лет. Тогда же он мог подумать и о брачном союзе. В целом же рубежи зрелости как бы молодели, сжимались, становились более отчётливыми и тревожными.

При такой печальной арифметике рубеж тридцатилетия для правителя таил в себе глубокий экзистенциальный смысл. Это было время, когда человек — словно путник на перевале — должен был оглянуться на пройденный путь и рассмотреть дальнейшую дорогу. Неудовлетворённое честолюбие и несбывшиеся мечты предъявляли отставшему в скачке жизни свои неоплаченные счета...

Михаилу Тверскому в 1301 году исполнились те самые рубежные 30 лет, которые можно сравнить с перевалом для восходящего в гору путника. Судьба поманила его возможностью отметить эту дату ратным подвигом на благо всей Руси. Однако по его (или не по его) вине эта возможность не стала свершением. Но обо всём расскажем по порядку...