Великанша задрала вверх трясущиеся руки. Мария напряглась, а Родин угрожающе поднял колбу. Но вместо этого валькирия вцепилась себе в волосы. Ее лицо исказилось, а глаза наполнились слезами.

– Пожалуйста… – неожиданно тонким и срывающимся голосом забормотала она. – Пожалуйста, не надо. Я же не специально… я не хотела… мой мальчик, это только ради него.

– Хватит, – резко оборвал ее Георгий. – Больные дети, умирающие родители, покалеченные собачки – я все это слышал десятки раз. Приберегите свои байки для наивных юнцов.

– Родин! – с отвращением воскликнула Мария.

Валькирия покачала головой и, прежде чем Георгий успел снова прервать ее, начала свой рассказ.

– Не надо смотреть на меня с таким презрением, я не всегда занималась этим ремеслом. Я тоже была ребенком – как и все вы. Невинной, наивной, верящей в сказки… О, сколько их рассказывали в нашей маленькой баварской деревушке! Как и многие девочки, я мечтала быть принцессой – пока не поняла, что с такими руками, с таким ростом и таким весом принцесс не бывает… Разве что великанши… Родители мои умерли рано, они стали единственной жертвой эпидемии, что бушевала тогда в окрестностях, – на свою беду поехали на ярмарку, чтобы купить что-нибудь для меня… О, знали бы вы, как тяжело девочке остаться одной в деревне! В городе можно худо-бедно прожить, найти пропитание, что-нибудь украсть, прибиться к таким же несчастным и отверженным. А в деревне? На мое счастье, в тех местах как раз проезжал бродячий цирк. Его хозяин увидел крепко сбитую девчонку, прикинул опытным глазом, что у меня есть будущее, и позвал с собой. Вы понимаете, что отказаться я не могла, голодная смерть не лучший вариант.

Знаменитый борец Тибальт Шнайдер, вы слышали о нем? О, сейчас его имя уже полузабыто, а тогда оно гремело по всей Баварии! Он начинал как раз в этом цирке и, даже став известным, из благодарности и какой-то ностальгии продолжал путешествовать с ним. Я чем-то приглянулась ему – нет, не тем, что вы думаете, он предпочитал мужчин. Может быть, он видел во мне дочь, которой у него никогда не было и не будет, а может быть, просто забавлялся, лепя из гром-девки бой-бабу. Но надо отдать ему должное – он хорошо натренировал меня. Половина боев оставалась за мной, и хозяин цирка, мэтр Тибо, не мог нарадоваться. Мэтр Тибо… Я спала с ним. Иначе никак, это же цирк, с нравами там все гораздо проще – а с работой сложнее. Мэтр Тибо был стар, хоть и крепок, но, вы же понимаете, молодая девушка так или иначе будет поглядывать на ровесников. Мы стояли тогда в небольшом тихом городке – целебные источники, толпы отдыхающих богачей… Франк был студентом, он приехал сопровождать свою тетушку – и, на мою беду, мы встретились. Через неделю он уехал, даже не предупредив меня, а через девять месяцев на свет появился Шульц. Из труппы меня выгнали на следующий же день после родов. Почему мэтр Тибо не сделал этого раньше, не знаю – может быть, надеялся, что ребенок умрет и я снова буду послушно делить с ним постель и безропотно выходить на арену. Его надежды чуть было не сбылись – Шульц был совсем слабеньким, то и дело задыхался и почти не ел… Я пробовала выступать сольно – вызывала зрителей из толпы на поединок, но антрепренеры меня постоянно обманывали…

Она перевела дух.

Георгий скучающе скользнул взглядом по ее лицу. За свою жизнь он уже успел наслушаться подобных историй. И во всех них были тяжелое детство, разбитое – подчас и не по одному разу! – сердце, трагическое настоящее – больной ребенок или умирающая мать… И все их, как будто писал, используя копировальную бумагу, один и тот же не очень умелый сочинитель. Вот и сейчас ему казалось, что он может продолжить за валькирией любую фразу – настолько это все было знакомо.

Он посмотрел на Марию, скорчив было разочарованную мину, и опешил. Та сидела белая как полотно, внимая каждому слову валькирии. В полутьме ее глаза влажно поблескивали, а руки нервно мяли невесть откуда взявшийся платочек. Георгий осуждающе покачал головой. Женщины, что с них взять. Как бы обучены они ни были, какую бы должность ни занимали, до каких бы секретов допущены ни были, какое важное дело ни выполняли бы, но стоит только грамотно надавить на нужные болевые точки – и все, дамочка поплыла. Просто поразительно, как эта же самая Мария буквально час назад была готова словесно разорвать ни в чем не повинного посыльного, просто потому, что ей что-то там показалось. И ведь даже не признала свою неправоту потом…

Валькирия снова что-то забормотала, всхлипывая и заикаясь. Родин прислушался.

– А потом… Потом появился этот человек. Умнейший человек, великий ученый! У меня была травма на выступлении под Дрезденом, он мне помогал, выходил меня… И предложил устроиться… Я подозревала, что все не просто так, что благодетели не приходят из ниоткуда и за все рано или поздно приходится расплачиваться… Но на кону стояла жизнь моего сына, вы понимаете? Этот человек выходил Шульца, забрал его на воспитание, а меня устроил в это заведение. Не смотрите с таким презрением, это всего лишь работа, не хуже прочих. И, кроме того, он сказал, что я тут смогу заработать большие деньги. А Шульцу так нужны лекарства, хорошее питание и морской воздух!

Он взял на себя все – клиентов, решение вопросов с полицией… Фотоаппарат в смежной комнате, снимки, проявка, печать…

– Тоже он? – сухо спросил Георгий.

– Да, – кивнула валькирия. – Это была его идея. И Вилли он снимал… И он же – я узнала об этом потом – требовал от него деньги. И…

Она затряслась мелкой дрожью.

– Простите… – прошептала она. – Я больше не могу говорить. Я и так слишком много рассказала. Если он узнает… О, если он узнает, то моего сына ждет смерть! Простите, я не могу. Я понимаю… но не могу. Боже, я запуталась!

Она забилась в рыданиях, обильно размазывая по лицу тушь.

Георгий презрительно скривился. Мария не смогла больше этого выносить – и резким рывком распахнула дверцу. Валькирия с ловкостью, неожиданной для такого грузного тела, выскользнула наружу. Георгий осуждающе покачал головой, глядя на Марию.

– Ну и зачем? – кисло сказал он. – Вы как нежная институтка, ей-богу. Да таких историй вы на каждом углу услышите с десяток.

– Но это же… Это же ужасно! Родин, так же нельзя! И так относиться к этому, и чтобы… Чтобы так происходило… Родин, почему мир такой гадкий?

Георгий невероятно разозлился. Если Очеретина будет продолжать в том же духе, то провал операции, которая и так под угрозой срыва, им будет гарантирован.

– Какого черта вы ее выпустили? Вы понимаете, что мы остались ни с чем, разве что обеднели на пару сотен марок?

– Как вы можете говорить о деньгах после того, что рассказала эта несчастная? – Мария сидела поникшая, с мрачным лицом, забившись в угол коляски, как будто хотела спрятаться от окружающей действительности. Родину даже стало ее жалко, и на мгновение в нем проснулось желание защитить слабую женщину. Но как только он вспоминал о том, что она только что натворила, злость снова возвращалась к нему и побуждала к активным действиям. Только вот что они должны сейчас делать?

Георгий опасался, что любой его план обречен на провал, если Мария будет рядом. Вот ведь знал, что не нужно ее брать с собой в бордель, – и надо было настаивать на своем. Мария все еще вжималась в угол и что-то бубнила про отвратительность и мерзость этого мира.

– Вы вообще понимаете, что мы только что упустили важного свидетеля? – продолжил Родин. Очеретина как будто не слышала его, продолжая смотреть в одну точку перед собой. – И не просто упустили, а отпустили самолично и добровольно, несмотря на все мои усилия спасти ситуацию. В итоге мы не приобрели никакой информации, а время уходит, – он нахмурился. – У нас осталась ровно неделя для того, чтобы нанести удар по немецкому «рубину» – слабому месту Вильгельма. Вы это понимаете?!

Мария не отвечала.

– Я вот что хочу сказать, мне кажется, что в данной ситуации я должен… – начал он, но так и не договорил.