Кусочки мозаики вставали на свои места, все сходилось. Сейчас, где-то в толпе, среди зевак, стоял Ромаша Мезольцев с напряженным деревянным лицом и прятал под полой куцего пальтишка револьвер. Нужно было остановить его, нужно действовать на опережение, причем немедленно.

– Давай поторопимся, – Родин энергично зашагал вперед. – Высматривай этого Ромашу, если что – дай мне знать. Но и от мальчика не отходи, береги его.

Вся компания прибавила шагу. К этому времени они уже миновали границу города и шли по притихшей слободке.

Родин с Асей и мальчиком шли по дороге, ведущей к главной площади Александровска. Вокруг не было ни души – все устремились в центр города, на праздник. Хоть и опустившийся народ здесь жил, однако и он был жаден до зрелищ, какими бы низкопробными они ни были. Низкое серое небо, студеный ветер и унылые покосившиеся домики без хозяев, криво расставленные по обеим сторонам дороги, – все это навевало мысли о конце света, как будто кто-то великий внезапно разозлился на местных жителей, сгреб их в одну грязную, дурно пахнущую кучу и зашвырнул подальше в океан, а то, что от них осталось, обречено сгнить и превратиться в прах.

Лишь редкие собаки, под стать самим каторжанам кудлатые и одичалые, рыскали по улице, вынюхивая своими кожаными носами любую мелочь, мало-мальски напоминающую съестное. Один такой неприкаянный пегий пес вдруг повел носом и хрипло залаял. Родин посмотрел в его сторону и заметил на дороге неподвижно лежащую фигуру. «Неужто мертвец? – подумал он, инстинктивно пряча Асю и Кинтаро за спину и приближаясь к темному силуэту. – Этого нам еще не хватало!» Родин наклонился к трупу и тут же отпрянул – от тела несло сивухой так, что впору и самому захмелеть.

– Кто праздничку рад, тот накануне пьян, – пробормотал он и повернулся к своим: – Все в порядке, идем дальше.

Тут «мертвец» зашевелился и заблеял противным голосом:

– А-а-а ты куда, Ванюша, едешь, ик… Ведь телега без колес! – и снова уронил голову в грязь.

Ася вздрогнула, но Георгий жестом ее успокоил и поманил за собой. Забулдыга-частушечник немного разрядил обстановку, вернув вещам их истинную сущность, но Родину все равно было неспокойно. Он нутром чуял беду и пытался максимально сконцентрироваться, чтобы успеть среагировать, если кто-то решит покуситься на Кинтаро, не дожидаясь праздника. Родин с нежностью посмотрел на мальчика, пригладил ладонью его непослушные черные вихры, но привычного теплого взгляда в ответ не получил – в глазах япончика горел огонь одержимости. Мыслями мальчишка был уже там, на площади, со своим посохом стоял напротив вооруженного Ромаши и ничего не боялся…

– Тебя же там убьют, родной, – скорее себе, чем Кинтаро, сказал Георгий, но япончик лишь покачал головой.

В очередной раз Родин понял, что отговаривать ребенка идти на верную погибель бесполезно. Придется вытаскивать его из самого пекла, рискуя своей и, что самое неприятное, Асиной жизнью. Георгий вздохнул, готовясь к худшему, и попытался взять мальчика за руку, но наткнулся на твердый кулачок. Обхватив этот кулачок своей ладонью покрепче, он повернулся к Оболонской и встретил в ее глазах полное понимание: она тоже знала, к чему все идет, и была готова. Она шла покорно, как на эшафот, с покрасневшими от ветра, но абсолютно сухими глазами и с закушенными до крови губами. Левой рукой он поймал узкую заледеневшую Асину ладошку и в этот момент, распятый между двух любящих его сердец, ощутил такую жгучую жалость к этим несчастным созданиям, что хоть волком вой. «Как же мне защитить вас обоих, – с горечью думал Родин, – как же вас не подвести?..»

Чтобы хоть как-то отвлечь Асю и, может быть, вырвать Кинтаро из его анабиоза, Георгий принялся рассуждать вслух:

– На площади будет полно народу, собственно, весь город туда устремился, и нам в этой суматохе придется держать ухо востро, чтобы не проглядеть того, кто придет за Кинтаро.

В ответ Ася с надеждой в голосе произнесла:

– Послушай, ну завербовали японцы этого бандита, Первозванного, но кругом же будут простые, незлые, в общем-то, люди, неужто они дадут ребенка в обиду? Не все же мы здесь законченные мерзавцы, есть среди нас и порядочные горожане, которые… – вдруг Оболонская резко замолчала и остановилась, с тревогой глядя вперед.

Родин повернулся и увидел, как к ним стремительно приближается какая-то знакомая фигура. Казачков! Может, он бежит их предупредить о том, кто ждет мальчишку на площади? Может, сейчас-то вся правда и раскроется? Где притаился Ромаша?

Но чем ближе становилась фигура Казачкова, тем меньше оставалось у Родина иллюзий. Этот человек шел убивать.

– Отдай мальчишку, – спокойно сказал политический, остановившись перед Георгием и даже не глядя на Асю. – Отдай или сам отберу. Я, конечно, не какой-то опустившийся разбойник, со спины нападать не стану, но и ты меня пойми – мне нужна свобода и деньги, чтобы свергнуть царя и спасти Россию. Японцы пообещали мне и то, и другое в обмен на пацана. Так что давай или по-хорошему – я забираю мальчишку и ухожу, а ты с этой своей кралей новых наделаешь, или по-плохому – лучше тебе не знать, чему я у местных научился…

– Уверен, ты научился очень многому, но совсем забыл, что такое честь и благородство истинного дворянина. Сам того не понимая, ты, Вадим, превратился в одного из них – тех жалких никчемных людишек, кому здесь самое место. Кроме того, – добавил Родин слегка насмешливо, – видно, не так уж ты хорош, как себя нахваливаешь, раз не знал, что долгое время мальчик находился у тебя под носом – Ася его прятала у себя. От таких, как ты.

Казачков бросил гневный взгляд на Оболонскую, и его рожу перекосило от ярости. Весь он стал как натянутая струна – еще бы, в эту секунду решалась его судьба: или он хватает добычу и становится самым богатым человеком на всем острове (а главное – свободным), или… Впрочем, никаких «или», надо кончать этого докторишку…

Казачков, как хищник перед прыжком, осторожно прошелся туда-сюда, гипнотизируя молчащего Родина взглядом исподлобья. Родин же тем временем прикидывал, как ему лучше подступиться к этой бешеной собаке, каким из своих знаменитых ударов отправить безумца в нокаут. За время, проведенное в деревне айнов, он набрался сил и теперь чувствовал знакомое покалывание в пальцах рук, предвещающее хорошую драку.

Однако Вадим выкинул финт. Каторга научила его читать людей, как книгу, и по глазам Георгия он понял, что тот его нисколько не боится, а значит, уверен в своих силах.

«Ну-ну, посмотрим, что ты на это скажешь». Казачков усмехнулся, резким движением выхватил два охотничьих ножа и без предупреждения бросился на противника. Георгий сделал едва заметный шаг в сторону, ударив противника ногой, и тот, потеряв равновесие, чуть не упал. Оружие, правда, из рук не выпустил. Взревев от унижения, Казачков вскочил на ноги и несколько секунд крутил ножики, да настолько виртуозно, что они потерялись из виду в круговерти стали. Затем он сделал выпад правой рукой в сторону сердца Родина, но тот перехватил его запястье и с хрустом вывернул его, одновременно блокируя левую руку противника. Вадим вырвался, оттолкнул Георгия от себя и снова пошел на него, выставив лезвия вперед.

Изо рта Казачкова, как жаба, вывалилось смачное ругательство, сопровождаемое клубами пара, и он замахал руками так быстро, будто на него напали дикие осы. Лезвия ножей сверкали в лучах солнца, и стало сложно уследить, кто в этой схватке нападает, а кто защищается. Стоявшая поодаль Ася покрепче обняла прижавшегося к ней Кинтаро и закрыла ему уши руками, чтобы он не слышал жутких звуков ударов и пинков, лязга металла об металл и грозных выкриков Вадима.

Сама же она глаз не опускала – глядела завороженно, как ее возлюбленный, ни на секунду не теряя самообладания, умело реагирует на каждый выпад врага. И вот уже, казалось, движения Казачкова утратили былую стремительность и стройность – он рубил воздух бездумно, рассчитывая рано или поздно ранить Георгия, тогда как сам Родин защищался весьма ловко, экономя силы и не опускаясь до оскорблений. И в какое-то мгновение Вадим потерял бдительность и не заметил, как остался всего с одним ножом: жалкий докторишка улучил момент и врезал ребром ладони в какое-то секретное место, из-за чего правая кисть Казачкова будто отсохла, пальцы разжались, и выпавший нож был сию секунду отброшен ударом родинской ноги на безопасное расстояние.