– А чего делать-то?

– Вот это разговор. Ничего особого. В назначенный час откроешь засов на двери, и все. А после этого беги, куда хошь, только чтобы глаза мои тебя не видели. А я и про тебя забуду, и про новое твое имя-отчество, что в отобранном от тебя виде прописано. Будешь по Невскому или по Тверской ходить, пока другие не поймают.

Задержание удалось на славу. В половине первого ночи, когда игра была в самом разгаре и в притоне собралось с две дюжины гостей, Петровский заглянул на кухню, незаметно кивнул Бабкину и ушел. Через десять минут Бисмарк открыл дверь черного хода и побежал на улицу, чуть не сбив с ног поднимавшегося по лестнице полицейского. В квартиру ворвались трое городовых, Быков, Тоша и Кунцевич. Городовые подбежали к дверям парадного входа, положили на пол оторопевшего охранника и открыли двери. В квартиру сразу же зашли Руткевич и Алексеев в сопровождении еще троих городовых. Чиновник для поручений зычным голосом крикнул:

– Господа, попрошу всех оставаться на местах! Проверка документов. Сразу хочу предупредить: всех, кто будет сопротивляться, до утра как минимум закатаю под шары [97]. Тех же, кто будет вести себя разумно, после проверки и краткого опроса отпущу на все четыре стороны, Уложением никакого наказания за участие в азартных играх не предусмотрено. К сожалению. Я надеюсь, господа, вы будете благоразумны.

Кунцевича посадили писать протокол, остальные надзиратели стали проверять документы у собравшихся и записывать их показания. Находившиеся на столах деньги были тщательно пересчитаны, упакованы и опечатаны. В доме изъяли все карты, которые сложили в большой саквояж и тоже опечатали. Одну колоду Руткевич долго вертел в руках и внимательно рассматривал.

– А карты-то не казенной выделки, уж больно хорошо сделаны. Наверное, германская работа или французская.

Примерно через час-полтора квартира опустела. В ней остались только Руткевич, надзиратели и Диксон. Чиновник для поручений сел в кресло у камина и закурил. Быков сказал надзирателям:

– Давайте-ка, ребята, дуйте в сыскную. Мы с Эдуардом Амброзиевичем сами справимся.

Следующим утром Митя выдал Кунцевичу сто рублей – его долю во взысканном с Диксона «штрафе», и сообщил, что Катиным хахалем оказалась титулованная особа – некто барон Владимир Рейсман, старший конторщик «Русского для Внешней Торговли банка». Он частенько заходил к Диксону поиграть и был весьма невезуч.

О результате розысков, естественно, скрыв ненужные подробности, доложили Вощинину. Тот связался с Кобыльским, и дело вернулось в официальную колею. По сведениям адресного стола, барон был прописан в столице в доме 44 по Девятой линии Васильевского острова, в квартире жены лекарского помощника Миллера, напротив того дома, где сыскные не так давно допрашивали Бисмарка. Как показала проверка, барон преспокойно жил по указанному адресу.

Решение Вощинина не арестовывать барона, а ограничиться слежкой за ним Кунцевича удивило.

– А за что его арестовывать? – Митя усмехнулся. – Участие в азартных играх у нас ненаказуемо.

– Арестуем, допросим, глядишь, он и сознается! – запальчиво сказал Кунцевич.

– А коли не сознается? А коли не он это вовсе?

– Он, больше некому!

– Это почему же некому? Может быть, у Катеньки еще один милый дружок был, нам неизвестный, а? В общем, не спорь, у нас распоряжения начальства не обсуждаются. Тем более, ходить за ним не нам с тобой придется, а специально обученным людям.

Через два дня слежки барон привел сыскных к Екатерине Степановне – теперь она проживала в Песках, на Пятой Рождественской, снимала комнату от хозяев, прописавшись под именем мещанки Софьи Тимофеевны Белоглазовой, видимо, по подложному виду. А проживание по подложному виду являлось преступлением и наказывалось заключением в тюрьму от двух до четырех месяцев.

Это давало сыскным формальный повод провести в жилище Мельниковой – Белоглазовой обыск.

Его результаты превзошли все ожидания – на дне принадлежавшего беглой продавщице сундука были обнаружены золотые дамские часики нумер 43112.

Несмотря на это, Екатерина Степановна в совершении преступления сознаться не желала:

– Мне, господа, к ранее сказанному добавить нечего, – говорила она окружившим ее чинам сыскной полиции и очаровательно улыбалась. – А часики мне поклонник подарил, имени которого я вам называть не буду по понятным причинам.

Прокурор, после долгих уговоров, разрешил держать Мельникову под арестом при сыскной, но не более трех суток – избирать меру пресечения в виде заключения под стражу за проживание по подложному виду закон не позволял. Продавщица продолжала упорно запираться.

Вощинин решил пойти ва-банк и велел арестовать барона.

Митя с Петровским поехали обыскивать квартиру барона, а за самим Рейсманом отправились Алексеев и Кунцевич. Они вышли на Офицерскую и кликнули извозчика.

– Куда изволите? – спросил возница, застегивая полость саней.

– Дуй на Большую Морскую, дом тридцать два.

Приехав в банк, они зашли к управляющему, и через десять минут переговоров тот пригласил в свой кабинет барона. Объявив Рейсману об аресте, Алексеев попросил его поднять руки и обыскал. Ничего предосудительного при задержанном обнаружено не было. Ничего из похищенного не нашли и в жилище барона. Сыскные повесили головы.

Быков долго расхаживал по надзирательской, куря сигару с золотым ободком. Наконец решительно потушил ее в пепельнице и крикнул дежурному городовому:

– Давай-ка, братец, нам сюда господина барона Рейсмана.

Войдя в кабинет, задержанный без приглашения уселся на стул и, закинув ногу на ногу, откинулся на его спинку.

– Извините за банальность, господа, но я буду жаловаться. У моего ныне покойного батюшки имелось много друзей в градоначальстве и в МВД, поэтому будьте уверены – жалобы мои без последствий не останутся.

– Да зачем же вам жаловаться, господин барон? – сказал Быков. – Мы вас без всяких жалоб немедленно отпустим и даже извинимся. Если же, конечно, вы не пожелаете сами у нас остаться.

– Что? Вы, милейший, или меня за дурака держите, или сами, прошу простить, дурак. С какой это стати я буду у вас оставаться?

– Я думаю, что долг чести не позволит вам поступить иначе.

Барон захохотал:

– Какой долг? Я даже не знаю, что вам и ответить! Вы, наверное, и вправду сумасшедший.

– Позвольте, я объясню. Некая госпожа Мельникова, ваша знакомая, в день убийства Лебедевой приходила к ней домой. Этому есть множество подтверждений. Да и сама Катерина Степановна этого факта не отрицает. Она последней видела Лебедеву живой. Недавно, после допроса, Катерина Степановна выписалась со своего места жительства, указав, что убывает в родную Калугу, сама же поселилась в двух верстах от прежней своей квартиры, да еще и по подложному виду. Это позволило нам обыскать ее жилище. Там мы обнаружили одну милую безделушку – золотые часики, похищенные, среди прочего, у покойной мадам Марсельской. Теперь смотрите: человек, который последним видел убитую, после допроса у следователя скрывается, меняет имя, а когда его находят, при нем обнаруживается похищенное у убитой имущество. В связи с этим возникает вопрос: достаточно ли этого для присяжных, чтобы признать Катерину Степановну виновной по пункту четыре статьи тысяча четыреста пятьдесят три Уложения о наказаниях уголовных и исправительных [98]? Вы, может быть, скажете: нет, а я таки скажу, да! А если ко всему вышесказанному добавить, что этого человека видели несколько дней спустя в другой квартире, где потом нашли два трупа, то, боюсь, что и вы вынуждены будете со мной согласиться. Ась?

Барон проглотил ком в горле.

– И что… Что вы предлагаете?