Сначала пошли к Сорока Мученикам, оттуда – к Варваре. В этой церкви нужные записи нашлись.

– Вот, извольте взглянуть, – молодой батюшка показал Тараканову запись в огромной метрической книге. – Мая в пятый день одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года священник сей церкви отец Георгий совершил обряд крещения родившейся у Капитона Жилина и жены его Евпраксии дочери Александры. Кто восприемники, интересует?

– Нет, батюшка, спасибо. Нам бы узнать про других детей сей благочестивой четы.

– А когда отроки сии таинство крещения приняли?

– А это-то нам и надобно выяснить. А отрок один нас интересует – Михаил. И родился он раньше сестры своей Александры.

– Намного раньше?

– А Бог его ведает.

– Не упоминайте имя Господа всуе, молодой человек, тем более в храме Божием.

– Прошу прощенья, святой отец.

– Скоро служба начнется, а мне еще подготовиться надо. Посему – вот вам книжки за восьмидесятые годы, садитесь за столик у окна – там посветлее, ищите.

Уездное управление полиции располагалась в центре города, на Юрьевской.

У начальника как раз были приемные часы, и нарвитянам пришлось ждать в очереди.

– А если и этот таким же дураком окажется? – тихо спросил Михельсон.

– Тогда будем действовать своими силами, – ответил Тараканов.

В это время из кабинета начальника вышел очередной проситель, и дежурный кивком пригласил сыщиков зайти.

Начальник печорской полиции господин Тоотс принял нарвских гостей холодно – из-за стола не встал, руки не подал, но сесть предложил.

Он внимательное выслушал Михельсона, задал несколько уточняющих вопросов и позвонил. Когда в кабинет вошел и щелкнул каблуками дежурный, Тоотс приказал:

– Запросите в адресном столе сведения о Михаиле Капитонове Жилине, десятого ноября тысяча восемьсот восьмидесятого года рождения. Трофимов еще в участок не уехал?

– Лошадь запрягает.

– Ко мне его.

– Есть! – Дежурный козырнул, развернулся на каблуках и скрылся.

Через пять минут на пороге появился подтянутый старик лет шестидесяти, с окладистой седой бородой и русской медалью «За храбрость» на мундире.

Он встал во фрунт, козырнул и гаркнул:

– Районный начальник четвертого участка Трофимов по вашему приказанию прибыл!

По-эстонски старый служака говорил едва ли не хуже Тараканова. Тоотс аж поморщился и поправил круглые очки в металлической оправе:

– Вольно. Подойдите сюда, взгляните. Вам этот человек не знаком?

Районный взял рисунок в руки, отодвинул его далеко от себя, внимательно рассмотрел, положил на стол и опять гаркнул:

– Точно так-с, знаком. Это Мишка Жилин по кличке Леший. Неоднократно судился за конокрадство, а в пятом году получил семь лет каторги за вооруженное нападение на почтовую контору в Изборске.

– Где он сейчас живет, знаете?

– Так точно! Жительство имеет на моем участке, у него хутор рядом с Мотовиловом.

Тоотс опять нажал кнопку звонка и отдал приказ вмиг явившемуся дежурному:

– Адресный стол отставить. Господин Трофимов, вы поступаете в распоряжение господина Михельсона из нарвской КриПо. Ваша задача – арестовать Жилина и сопроводить его до Печор. Вопросы?

– Никак нет! – хором ответили оба печорских полицейских.

– Тогда свободны, – сказал им начальник, а потом обратился к нарвитянам: – И вас, господа, не смею более задерживать.

Михельсон улегся на душистом сене, а Тараканов примостился рядом с районным на широкой доске, положенной поперек телеги и заменявшей сиденье. Возница пустил лошадь шагом. Осип Григорьевич угостил Трофимова папироской и закурил сам:

– Ну что, отец, как служба? Начальник-то у вас больно строг.

– И не говорите! Он из военных, оченно дисциплину любит. Зато у нас в уезде по полиции полный порядок. Недавно ревизия была, так после нее господину начальнику сам министр благодарность объявил.

– Тяжеленько, наверное, при таком служить?

Районный покосился на лежавшего за его спиной Михельсона:

– Ничего, служу потихоньку, помаленьку, слава Богу. Много их на моем веку поменялось, начальников-то. Я ведь тридцать шестой годочек служу. После Нового года вот заканчивать собираюсь – пенсион себе выхлопотал. Крестьянствовать стану, спасибо нонешней власти, землицы сынкам моим дала.

– А как же вам удалось при всех властях на службе удержаться? – спросил Тараканов.

– А и сам не знаю. Меня не гнали, я и служил. В полицию-то я поступил еще при Миротворце, урядником, послужил и Николаю, и Керенскому, и немцам, и большевикам. Теперь вот свободной Эстонии служу. – Старик опять покосился на сыскного чиновника.

– Да вы меня не бойтесь, – Михельсон поднялся на локте, – наушничать не стану.

Старик заметно оживился – видать, ему самому хотелось рассказать свою биографию.

– Ну уволили, значит, меня в запас с военной службы, пришел я домой, в деревню, огляделся и понял, что делать мне там нечего. Нас у отца четверо парней было да девок трое, надел маленький, хлеб родится плохо, только льном и спасались. А я со службы пришел с женой и ребятенком – обзаконился в Петербурге с одной кухаркой. Поглядел я, поглядел и пошел в Печоры, в полицейское управление. Так, мол, и так, говорю, гвардеец, старший унтер-офицер, не желаете ли принять на службу? Приняли, урядником в родную волость определили. Двадцать пять лет служил и горя не знал, все положенные медали собрал, и на грудь, и на шею, а тут война, потом революция, будь она неладна… Был у нас один шустрый, собрал народ, кричит: «На вилы царского сатрапа!» Только народ за меня заступился. Нам, говорят, Трофимов если и делал чего плохого, то только по закону, за грехи наши, потому на вилы мы его вздевать не дадим, а выберем милиционером, пусть он и впредь за порядком следит. Потом приехал какой-то жидок из Печор, дал мне красную повязку, и стал я дальше служить. В ноябре вызывают меня в уезд, в управление милиции. Там комиссия, опять одни жиды. «Из какого звания будешь?» – спрашивают. Из крестьянского, говорю. Власть рабочих и крестьян поддерживаешь? Поддерживаю. Даешь слово честно служить пролетарской революции? Даю, говорю, чего не дать, я всю жизнь власти честно служу. Ну ступай тогда, говорят. Дали мне новую повязку и этот, как его, пиз… мандат! Что за слово-то такое?.. После масляной поехал я в лес, браконьеров ловить, которые, значит, порубки незаконные устраивают, неделю меня дома не было, приезжаю, а мне баба моя говорит, мол, немцы теперь у нас начальствуют. Ну немцы, так немцы, мне чего, служу дальше. Однако двадцатого марта собрался за жалованьем. Приезжаю, а в управлении нашем – сплошь немчура! Ходил я из одного кабинета в другой – никому до меня никакого дела нет. Наконец, один немец, что по-нашему говорить мог, выслушал меня и спрашивает: «Ты где служишь, в лесу?» – «Так точно, говорю, в лесу!» – «Ну и ступай, служи дальше! – «Мне бы насчет жалованья», – говорю. «А этот вопрос пока не решенный. Потом зайдешь, через месяц». Так и служил без жалованья. Потом опять красные пришли, я им старый мандат показал, они меня на службе и оставили. Ну а потом эстонцы наши края у большевиков отвоевали. Снова меня в уезд вызвали, снова комиссия. Даешь слово честно служить Республике? Даю! Выучишь наш язык? Выучу! Ну ступай, служи!» Тут сыны с войны вернулись, они у меня в Ревеле, в порту работали, их в эстонскую армию и призвали, а в двадцатом землицы дали, как борцам за независимость… Эх, вот так тридцать пять лет и прослужил. Теперь вроде как в обер-офицерском чине и пенсион выхлопотал. После Нового года – на покой. Сыны на земле отвыкли работать, да и не хотят в глуши нашей жить, вот землю мне и отдали. А разве можно с нашей собачьей службой нормально хозяйство вести? Вот уйду на пенсию, порядок сразу наведу. Бычков заведу, поросяток, гусей…

Они ехали по шоссированной дороге, с обеих сторон окруженной корабельными соснами.