Охотник за сокровищами вздохнул и стал изучать указатель движения поездов.

До новой-старой столицы он решил ехать на беспересадочном «Псков – Москва», отправлением в 6.25 утра. Теперь нужно было позаботиться о временном пристанище.

Осип Григорьевич вышел на привокзальную площадь и огляделся по сторонам. Справа он увидел широкий, вероятно, центральный бульвар и направился к нему. Он шел по улице, глазел в зеркальные витрины магазинов, смотрел на пешеходов и извозчиков и видел обыкновенный губернский довоенный город. Конечно, на улицах было грязнее, чем до революции, штукатурка и краска на многих домах не обновлялась лет пятнадцать, не было прежних вывесок с фамилиями владельцев, все сплошные «Псковмануфактуртресты» да «Псковжиркоопторги», не было богатой публики, да и дрожки у «ванек» знавали лучшие времена, но в целом, в общем, было видно, что город живет обычной жизнью, что его обитатели переполнены теми же заботами, что и жители Нарвы или Ревеля – также спешат по делам, так же прогуливаются парочками, так же ведут за руки детишек. «А наладили большевики жизнь, стало почти как раньше. И для чего, спрашивается, надо было все рушить?» – недоумевал Тараканов.

Он не решился даже переступить порога нескольких попавшихся по пути шикарных гостиниц и, свернув на одну из пересекавших бульвар улиц, направился подальше от центра. Пройдя с полверсты, он оказался на грязной кривой улочке, застроенной деревянными домами. «Улица Зиновьева» – прочитал он на табличке, криво прибитой к угловому дому. «Зиновьев, это же вождь Коминтерна? Так он жив вроде, чего же они его именем улицу назвали? Или это какой другой Зиновьев?» Размышляя подобным образом, нелегал подошел к двухэтажному дому, на котором красовалась вывеска: «Ревель. Номера». Осип Григорьевич усмехнулся и толкнул дверь.

Номер, за который он в настоящем Ревеле отдал бы не больше рубля, во Пскове стоил два с полтиной. За такие деньги раньше можно было жить во «Франции», что на петербургской Большой Морской. Но номерок был чистеньким, хозяйка обещала за эти же деньги два самовара в день, и Тараканов решил остановиться. Он послал коридорного в лавку за белым хлебом и колбасой, приказал подать самовар, умылся, напился чаю и лег спать. Проснулся от стука в дверь.

– Документики позвольте, – попросила хозяйка, – мне надобно их сегодня в участок снести, для прописки.

Осип Григорьевич протянул удостоверение.

– Надолго к нам?

– Завтра с утра съеду.

– О, тогда я в участок и не пойду, что зря ноги топтать. Еще чайку не прикажете?

– С удовольствием!

Он пришел на вокзал в половине шестого, но билетов в «мягкий» уже не было.

Осип Григорьевич смирился было с мыслью провести предстоящие сутки в неведомом «жестком» вагоне, но тут его кто-то осторожно тронул за рукав пиджака. Перед ним стоял широкомордый улыбающийся мужик с усами стрункой.

– В «мягкий» вагончик билетик желаете? – вкрадчивым шепотом поинтересовался усатый.

– А вам что за дело?

– Могу устроить-с.

– Сколько?

– Синенькую сверху дадите, я и рад буду.

– Договорились.

– Плацкарту будете брать?

– Обязательно.

– Тогда три червончика попрошу.

«Мягким» оказался обычный довоенный вагон второго класса. В четырехместном купе одна полка была свободна – видимо, толстомордому не удалось продать все билеты. Соседями у Тараканова оказались милая барышня, лет двадцати с небольшим, со вкусом и дорого одетая, и пузатый гражданин лет сорока с важным начальственным видом. Проводник принес пассажирам чай с белым хлебом, получил с каждого по двугривенному и удалился.

Осип Григорьевич быстро позавтракал, и чтобы не вступать в разговоры с соседями залез на верхнюю полку и притворился спящим. Вскоре он и вправду уснул.

Проснулся от смеха попутчицы. Она вытерла глаза белым кружевным платочком и попросила пузатого:

– Расскажите еще, Павел, пожалуйста!

– С удовольствием. Девятнадцатый год, Бердичев, разговаривают два жида. «Моня, а шо, наши наступают?» – «Это которые же наши, Изя?». – «Так те, которые наступают!»

Барышня опять залилась смехом. Улыбнулся и Тараканов.

Попутчица подняла на него глаза и прикрыла ротик рукой:

– Ой, мы, наверное, вас разбудили?

– Не беспокойтесь, меня из пушки не разбудишь, это я сам проснулся.

Познакомились. Барышня назвалась Аллочкой и рассказала, что едет домой от бабушки. Паша представился инженером какого-то «Гострестточмеха», возвращавшимся из командировки. Вновь потребовали чаю, к которому у Паши оказалась бутылка коньяку.

Аллочка раскраснелась, сняла туфельки и забралась на диван, поджав под себя точеные ножки. Сидевшие напротив мужчины ею любовались.

– Ну а вы, Саша, неужели не знаете анекдотов? – спросил инженер у Тараканова.

– Да как-то ни один в голову не приходит, да и рассказывать я не умею.

– Э, стыдно, гражданин! – шутливо возмутился Паша. – Надо поддержать товарища, а то мой запас уже кончается.

– Да ничего на ум и не приходит, уж лучше вы, Павел, больно у вас хорошо получается, – ответил Осип Григорьевич.

Польщенный Павел вновь принялся смешить попутчиков.

В Старой Руссе поезд стоял полчаса, и пассажиры мягкого вагона успели пообедать в вокзальном буфете. Тараканов купил бутылку коньяка, бутылку вина и большую шоколадку. Однако продолжить веселье не удалось – когда они вернулись в купе, там сидела строгая дама, сообщившая, что пьянства не потерпит и если пассажиры ее не послушаются, вызовет милицию. Сдружившимся попутчикам пришлось угомониться. Аллочка, когда дама отвернулась, показала ей язык. Паша достал из обширного портфеля какие-то бумаги и принялся внимательно их изучать, а Тараканов, забравшись на свою полку, зашуршал купленными на станции газетами. Он прочитал передовицу о перспективах социалистического строительства в Бурят-Монгольской Республике, ознакомился с международным положением, хотел узнать об успехах совхоза «Ответ кулакам», но не смог – его опять сморило.

Проснулся поздно вечером и до утра уже не сомкнул глаз – лежал и смотрел в темное окно.

В столицу прибыли, опоздав на полчаса, – в половине одиннадцатого. Сердечно распрощавшись с Аллочкой и Пашей, Тараканов сунулся было на трамвайную остановку, но, увидев, сколько там стоит народу, решил раскошелиться на извозчика.

– До Курского сколько? – спросил он у сидевшего на козлах «ваньки»

– Рублик, гражданин.

– Целковый за такой конец?!

– Меньше никак невозможно-с.

Не зная нынешних московских цен, Осип Григорьевич спорить не стал и отдал вознице в пять раз больше, чем платил за аналогичное расстояние до войны.

Поезд до Тулы отправлялся только в половине второго, поэтому Тараканов, сдав чемоданчик в камеру хранения, отправился бродить по городу.

Он прошелся по Садовому, свернул на Покровку и по ней дошел до бульваров. Столица сильно отличалась от себя довоенной, но еще сильнее – от той, которую Осип Григорьевич покинул в восемнадцатом. Да и публика со времен «военного коммунизма» сильно изменилась. И шелковые чулочки выглядывали из-под юбок, и крахмальные воротнички торчали поверх заграничного кроя костюмов, и было их значительно больше, чем во Пскове. Автомобилей тоже было много, ну а извозчиков – просто огромное количество.

Почувствовав, что проголодался, Тараканов зашел в первую попавшуюся столовую. За вкуснейшие щи с мясом, кашу, квас и пирожок с капустой он отдал восемьдесят копеек – ровно в два раза больше, чем до войны. Столовая была чистой, столики покрыты белой бумагой вместо скатерти, а прислуживала молоденькая девушка в кокетливом белом передничке.

Отобедав, Осип Григорьевич хотел было сходить в парикмахерскую – побриться, но побоялся опоздать на поезд и повернул обратно к вокзалу. Взяв на этот раз билет в «жесткий» вагон, Тараканов примостился на скамье в зале ожидания. Посидел, потом вскочил, пошел на почту, купил лист бумаги, конверт и марки и написал письмо. Быстро, чтобы не передумать, опустил конверт в ящик.