У Родина зачесались руки и заколотилось сердце, так ему захотелось непременно побывать в этом заброшенном доме и разведать все на месте, но он удержался от первого порыва и продолжил свою работу. Только часу в восьмом вечера, когда за окнами окончательно стемнело, два доктора наконец разогнули затекшие от письменной работы спины и, наскоро перекусив гостинцами Марфы, засобирались по домам.

– Коллега, рад был познакомиться, – искренне пожал руку Верховцеву Георгий и раскланялся. – Продолжим завтра, а сегодня отбой!

Освободившись от смрадной и душной тюремной больницы, Родин поспешил на заветную «третью улицу», к заброшенному дому. На отшибе, как и следовало, он раздвинул кусты, прошел узенькой тропкой по подмерзающей грязи и наконец очутился у невысокого заборчика с оторванной калиткой. Еще через пару минут он оказался в зияющей пустыми глазницами окон избушке.

Дом был абсолютно пуст. Конечно, при свете мгновенно сгорающих спичек было трудно провести тщательный осмотр, но оглядеть крохотную комнату с печуркой можно было и на ощупь.

Ничего! Ни стола, ни тарелок, ни котелка. На полу две циновки. Очередная спичка догорела, и, прежде чем Родин опалил себе пальцы, он успел засечь краем глаза что-то светлое под железной высокой кроватью. Следующая спичка «рассказала» больше: Георгий заполз в пыльную глубь к самой стене и вытянул длинную палку с приклеенными обрывками бумаги. Родин почувствовал, как мурашки побежали по спине.

Он напал на след! Это была не обычная палка, а ритуальный жезл синтоистов – гохэй. Такими жезлами жрецы изгоняли нечисть из домов, а также использовали для благословения или освящения в различных ритуалах. С гохэем никогда не расставался юный пророк. Этот жезл ему вручил в храме наставник как символ силы сына богини. Так было написано в документах Бориса.

Родин улыбнулся в кромешной тьме, поглаживая вырезанные на посохе орнаменты, и восторженно прошептал:

– Ай да Енька! Это уже погорячее будет, чем просто ничего.

Однако пора было выбираться из сомнительного места, и осторожный Георгий тенью выскользнул из последнего пристанища беглецов.

Родин вышел на скрипящее крыльцо. Морозный воздух освежил голову. В небе не было ни облака, звезды ярко светили в этой морозной тишине. Вокруг не было слышно ни звука. Он посмотрел на звезды и снова попытался сопоставить все данные.

Вообще, самым странным во всей истории были как раз эти два агента. Чугун и Влас – получается русские? Или перевербованные японцы? Что же, их убили? А если перевербовали, то где их найти?

Родин последний раз глубоко вдохнул и вошел обратно в дом. Тихонько прикрыв дверь, прокрался мимо крохотной комнаты, в которой спала Марфа. Будить ее не хотелось – опять отвлечет от мыслей.

Убедившись, что она все еще крепко спит, Георгий достал папку Бориса и снова начал перебирать бумаги, хотя знал, что это бесполезно. То, что досье на Власа и Чугуна не было, он заметил еще в поезде. Но почему-то каждый раз перебирал папку, надеясь обнаружить хоть что-нибудь.

Кто они, эти мужчины? Верховцев называл их родственниками мальчика, одного отцом, другого – дядей. Значит, все же можно предположить, что мужчины имеют восточную внешность? А что еще он может о них знать? Да ничего больше.

Он отложил папку и принялся ходить из угла в угол. Мерные шаги успокаивали.

Ему определенно нужно больше информации. Как так вышло, что в папке нет ни слова об агентах, с которыми путешествовал мальчик, столь важный для благополучия страны. Что-то тут не так. Странное дело. Либо этой информации нет по недосмотру – что маловероятно, зная Бориса, либо кто-то не хотел, чтобы он знал эту информацию. Так или иначе, без нее Георгий дальше не сдвинется. И опять-таки не совсем сходится эта история с доставкой мальчика в Японию через Сахалин.

«Надо телеграфировать Борису, пусть даст мне информацию об агентах и разъяснит, зачем мальчика вообще повезли на Сахалин», – подумал Родин. Эта мысль его успокоила, и он перестал ходить взад-вперед по комнате. Раздевшись, лег на оттоманку и заснул крепким сном.

Снилась Ирина. Как же давно они не виделись! Несмотря на то, что женским вниманием он последнее время обделен не был, тоска по невесте все росла. Он видел Ирину во сне почти каждую ночь: ее рыжие волосы, раскосые, как у рыси, глаза.

На следующее утро Георгий отправился на телеграф. Вчерашние мысли и сомнения снова всплыли в голове.

«Борюсик, Борюсик, – думал молодой врач, – в какую странную историю ты меня втянул?..»

Однако первым делом он написал телеграмму Ирине:

Затем вторую – брату:

Вообще, этот сверхсекретный клуб разведки, о котором не знает даже государь, последнее время начал вызывать странные сомнения. Что за непонятная организация? Вся эта история никак не укладывалась в какую-то логическую цепочку. Зачем такая таинственность? И почему выбрали именно эти эзотерические методы? Неужели японцы действительно во все это верят – богиня, одержимый, тьфу ты! Ясное дело, русский человек в такую ересь не поверил бы никогда, но эти загадочные самураи, черт их знает… А вообще, есть только один способ узнать, что они думают, – это их самих спросить.

Наскоро перекусив Марфиной снедью, Родин сразу направился в общину к японцам, по указанному в отчете адресу. Именно туда он должен был привести найденного мальчика, если ему улыбнется удача. Последний отрезок пути Родин провел без приключений, однако промаялся в тяжелых раздумьях, как в бреду. Сильнее всего его тяготили неизвестность и непредсказуемость ситуации, которой он совсем не управлял.

Несмотря на похожую погоду в осенний период и примерно такой же климат в целом, окрестности Дальнего Востока отличались от привычных русских пейзажей. Но больше всего обращало на себя внимание то, насколько Родин выделялся из общей массы. Как будто в другой мир попал, думал молодой доктор. И нельзя сказать, что этот мир его принимал – внутреннее ощущение, что он для всех здесь чужой, усиливалось с каждым часом.

Повсюду царили беднота и нищета – около угольных складов носилась оборванная детвора, рыбаки с обветренными лицами не обращали ни на кого внимания и медленно распутывали сети на берегу непослушными пальцами. Все это было далеко не той Россией, какой ее привык видеть и в какой жил своей насыщенной событиями жизнью Родин.

Спросив пару раз дорогу у рыбаков, Георгий дошел до нужной рыбацкой деревушки и застыл на склоне, увидев довольно странную картину. «Что за японская чертовщина?» – подумал он. На песке у самой линии побережья группа людей азиатской внешности махали деревянными мечами. Орудия были в руках у взрослых, но рядом с неменьшим рвением дрались и мальчишки, только мечи у них были поменьше и одежда попроще. Чем-то это напоминало палочный бой, но сама техника сильно отличалась от русского размаха битвы. Продолжая наблюдать за поединками, Родин подошел к толстому мужчине, стоящему чуть поодаль. Тот сразу его заметил и сделал аккуратный поклон. Некоторое время мужчины стояли молча плечом к плечу.

– Давно ли тут тренируются японские самураи? – первым не выдержал Георгий.

– Что вы, господин, – немедленно отозвался на русском японец. – В наши времена кендо лишь закаляет наш характер и укрепляет волю, но мы деловые люди, и труд наш на благо земли бога устья. Владение мечом как практика воспитывает молодежь, а вы… простите великодушно, – японец смутился, – не представился – Такаси Кумеда, для вас просто Такас. А вы из чьих краев будете?

– Георгий Родин, врач. Приехал в служебную командировку. Так, выходит, вы хотите прочно обосноваться на земле сахалинской, как на родине?