На следующий день он встретился с приставом 2-го участка Петербургской части подполковником Ильиченко.

– Владимир Ильич, тут ко мне родственник бывший приходил. Просил о покровительстве. Он на нашей, – Мечислав Николаевич подчеркнул последнее слово, – землице велосипедный клуб антрепренирует.

Сказал – и замолчал.

Ильиченко тоже молчал, не открывал рта более минуты. Кунцевич без труда читал по лицу подполковника бродившие в его голове мысли. Тому, конечно, от верного источника дохода отказываться абсолютно не хотелось, но и ссориться с сыскным чиновником в планы пристава не входило. Кто его знает, какие последствия будут у этой ссоры? Вдруг именно на его участке резко увеличится количество квартирных краж или иных каких противоправных деяний? Вдруг все они останутся неоткрытыми? А за это и с места можно вылететь. И не возьмешь тогда не только с велосипедистов, но и вообще ни с кого. «Господь делиться велел», – наконец решил подполковник и сказал:

– Я прекрасно знаю заведение господина Ведерникова. Проверял его неоднократно и ничего предосудительного не нашел. Поэтому никаких новых проверок ни я, ни подчиненные мне чины полиции более не планируем.

– Еще чашечку не нальете? – попросил коллежский асессор. – Уж больно хорош у вас чаек!

Кунцевич молча взял чашку гостя и открыл самоварный кран.

Яременко с явным наслаждением сделал глоток и спросил:

– Вы меня простите, пожалуйста, Мечислав Николаевич, я погорячился. Устал я что-то за последние дни, дел навалилось, во! – коллежский асессор показал рукой выше головы. – Знаете, чем я в Отделении заведую?

– Нет.

– Агентурой-с. Внутренней агентурой… Никогда бы вам не сказал того, что сейчас скажу, если хотя бы капельку сомневался в том, что вы отыщете Чуйкова. Видите ли, он наш агент. Год назад мы склонили его к сотрудничеству и направили освещать одну молодую, но очень опасную революционную организацию. Нам казалось, что он честно служит и исправно рассказывает все, что нас интересовало, и, видимо, поначалу так оно и было. Но в последнее время он стал водить нас за нос. Он ни словечком не обмолвился о своей дружбе с Лисицыным, ничего, мошенник эдакий, не сообщил о нападении на кассира, и в результате мы имеем то, что имеем. Мы очень на него злы, Мечислав Николаевич. Сообщив нам о месте нахождения Трошки, вы нам очень поможете. А мы уж этой помощи не забудем. Когда надо – прикроем, когда надо – сведениями поделимся. К нам, знаете ли, очень много полезных для вас сведений попадает. Ну так что, могу я на вас надеяться? Или давать ход жалобе Ведерникова?

– Он что, на меня жалобу написал?

– Да-с. Сначала, правда, не хотел, но я его уговорил. Всю сегодняшнюю ночь уговаривал.

Мечислав Николаевич обреченно опустил голову:

– Где я должен встретиться с вашим человеком?

– Вот это другой разговор! Сейчас я вам все подробнейшим образом растолкую, только чур – о нашей беседе – никому ни словечка!

Поезд состоял всего из шести вагонов – четырех спальных, багажного и вагона-буфета (как убедился позже Кунцевич, это был не буфет, а целый ресторан). Спальные вагоны даже по цвету отличались от своих собратьев, бегавших по просторам российских железных дорог, – они были не голубыми, а темно-коричневыми. Внутри приятно пахло хвойным лесом, и кондуктор всю дорогу поддерживал этот запах при помощи пульверизатора.

Попутчиками оказались милые люди – титулярный советник и коллежский секретарь, служившие по ведомству министерства иностранных дел. Оба ехали в Париж. Спал Кунцевич превосходно и проснулся только в 9 утра, когда поезд подходил к Ковно.

По совету бывалых соседей по купе завтракали не в вагоне-ресторане, а в буфете вокзала станции Вержболово, где под ногами не качается пол и цены были вполовину ниже.

Когда они вернулись в поезд, по вагону прошел жандармский офицер и собрал паспорта. Паровоз свистнул, поезд дернулся и буквально пополз по направлению к границе. Через двадцать минут, переехав речонку, путешественники оказались на прусской земле. На станции Эйдкунен немецкие пограничники вернули им паспорта, а таможенники вежливо, но довольно тщательно досмотрели вещи Кунцевича – сотрудников МИДа, обладавших дипломатическим иммунитетом, не проверяли. После этого все перешли в немецкий поезд, дипломаты достали часы и перевели стрелки на час и одну минуту назад. Мечислав Николаевич последовал их примеру.

По прусской земле поезд мчался на бешеной скорости, лишь изредка делая короткие остановки. День проходил за приятными беседами, чтением, походами в вагон-ресторан.

В Берлин приехали без двадцати одиннадцать ночи. Было уже темно, поэтому города Кунцевич не увидел. После Берлина легли спать и проснулись уже в Кельне.

На последней немецкой станции Гербесталь немцы никакого досмотра не проводили, и только в бельгийском Велькенредте в поезд зашли таможенники. Досматривали тщательно и довольно сурово.

Здесь уже действовало западноевропейское время, и Кунцевичу пришлось еще раз перевести часы, теперь на 55 минут назад. Через час он попрощался с попутчиками и вышел на дебаркадер станции Люттих. Расписание было разработано так, что стыковочный поезд до Остенде уже стоял под парами на соседнем пути. Его вагон сильно уступал вагону «Норд-Экспресса» и по внешнему виду, и по удобству, но ехать было всего ничего – три часа.

В Остенде он пообедал, выпил прекрасного местного пива и даже успел немного осмотреть город, так как пароход в Дувр отходил только через три часа. Мечислав Николаевич абсолютно не понимал местный диалект голландского, но жители, увидев его замешательство, легко переходили на французский.

В три часа дня он сел на пароход «Парламент», который ровно в половине четвертого отвалил от пристани и покинул материк.

Переход из Остенде в Дувр прошел незаметно – в пути Кунцевич познакомился с английским доктором по фамилии Браун и почти все время плавания провел за беседой с ним. Доктор много рассказывал о лондонской жизни и дал Мечиславу Николаевичу несколько весьма полезных наставлений.

– Скажите, Слава (слово «Владислав» доктор, как ни старался, выговорить не мог), а сколько рублей сейчас стоит наш фунт?

– На сегодня курс девять рублей с копейками, почти десять.

– А сколько пенсов будет стоить один рубль?

– Десять пенсов, – удивился Кунцевич странному вопросу.

– А вот и нет! Известно ли вам, сколько пенсов в фунте?

– Сто, надо полагать.

– 240, мой друг, 240.

– Это как?

– А вот так. – И доктор стал рассказывать о гинеях, шиллингах и соверенах. Кунцевич достал из внутреннего кармана карандаш и блокнот и все внимательнейшим образом записал.

В Дувре, куда они прибыли в 8 часов вечера, таможенные чиновники даже не попросили их открыть чемоданы. Пользуясь несколькими минутами, остающимися до отхода поезда, случайный спутник повел его в Ваr, где угощал английским пивом. Пиво Кунцевичу не понравилось, но в угоду англичанину он напиток похвалил. Доктор расцвел в улыбке.

По своей роскоши и удобству английские вагоны не уступали вагонам «Северного экспресса», более того, они освещались электричеством! Прямо с места поезд понесся с таким грохотом, что говорить стало невозможно. В 11 часов ночи они прибыли на вокзал Чаринг-Кросс. Прямо на платформе стояли необычные извозчичьи экипажи (доктор сказал, что они называются кебы) – кареты, на которых возница сидел не спереди, а сзади. Распрощавшись с Брауном, Мечислав Николаевич погрузился в экипаж и всю дорогу с интересом его исследовал. Оказалось, что лондонские кебы были намного комфортабельнее питерских дрожек. Закрытая кабина защищала пассажиров от дождя, ветра и уличной пыли, а чтобы он не заскучал в дороге, в каждом экипаже имелся свежий номер газеты и пепельница. «Да, нашим «ванькам» такое и не снилось», – с грустью подумал чиновник для поручений.

Через десять минут извозчик, или, по-здешнему, драйвер, доставил российского полицейского в рекомендованную коллежским асессором Яременко гостиницу «Брунсвик-отель», располагавшуюся в небольшом доме на Джермин-стрит, недалеко от Пиккадилли, и потребовал шиллинг. «За полторы версты он с меня полтинник берет, шельма! Уж до чего наши «ваньки» наглы, но они так драть не станут, побоятся!» – думал Мечислав Николаевич, расплачиваясь. Обстановка в отведенной Кунцевичу комнате была роскошной: ковер на весь пол, огромная двуспальная кровать. В камине, который, разумеется, не топился, вместо дров находилась корзина с искусственными цветами. Правда, в отеле не было электрического освещения.