Лоренцо шепотом переводил:

– Наше племя слабеет, наше племя засыпает. Немного дней осталось ему. Только золотое сердце может пробудить его и вернуть былую силу. Только оно спасет нас.

Капитан воинов-кайманов встал с колен, уважительно поклонился и указал Маа на Ирину, кулон в виде золотого сердца сверкнул у нее на груди редким солнечным лучиком. Но Кай-Маа лишь досадливо отвернулась. Глядя в сторону, она продолжила тяжелым хриплым голосом:

– Обычного золота мало, оно и так наше. Настоящее золотое сердце – это сердце, которое не разучилось любить, оно может нас спасти. Соединим их и тогда выживем. – Кай-Маа опустила голову и тяжело вздохнула. – Но таких сердец больше нет, с тех пор, как любовь покинула этот мир, нас больше некому спасти. Даже племя карихона, которое учило любви, растворилось в джунглях, и о нем больше нет вестей. Что же, если больше нет золотых сердец, придется довольствоваться сердцами из плоти и крови.

Закончив речь, Кай-Маа подняла вверх зажатый в костлявой руке, остро наточенный каменный серп. Этот жест толпа индейцев приняла с громким радостным улюлюканьем.

Однако через мгновение крики толпы смолкли. Незаметно для всех вперед выступила Анюта и посмотрела огромными, исполненными отчаянной решимости глазами прямо на старую ведьму. Анюта заговорила, и ее голос звучал удивительно сильно и решительно.

Отец Лоренцо с гордостью перевел ее слова:

– Мое. Мое сердце не разучилось любить, оно полно любви к этому человеку, – она указала на пораженного Георгия, – и уж если мне суждено умереть, я мечтаю об одном, умереть ради него. Забирайте мое сердце, я не боюсь. – И Анюта, решительно прикусив губки, зажмурилась.

Кай-Маа посмотрела на нее с интересом и внезапно начала странно подергиваться. Звук, похожий на хриплое воронье карканье, сотрясал ее сухое, заскорузлое тело. Ведьма смеялась, запрокинув голову и раскрыв безгубый рот с гниющими деснами и острыми длинными клыками, загнутыми внутрь.

Друзья пораженно смотрели на Анюту, никто не думал, что в робкой девочке сокрыто столько мужества. Георгий стоял молча, и ураган бушевал в его душе. Умереть за друзей, отдать жизнь за близких, любимых людей, вот она – достойная смерть! Он вглядывался в лица своих спутников: добрый отец Лоренцо, верный Пабло, не терявший индейского спокойствия даже на пороге смерти, Серхио с пылающими глазами на побледневшем от потери крови лице, ироничная, никогда не сдающаяся Лариса Большакова, Ирина, Анюта, его старший брат, наконец сломавшийся, с закрытыми от страха глазами. Георгий с радостью отдал бы жизнь за любого из них. Он сделал шаг вперед и прикрыл Анюту плечом. Его зеленые глаза встретили взгляд Кай-Маа спокойно и уверенно.

– Сперва забери мое сердце, старая ведьма, я готов отдать жизнь за любого из своих друзей!

Родин взмахом головы отбросил со лба каштановый вихор и смерил взглядом беснующуюся толпу индейцев. Люди-кайманы, чувствуя исходящую от него решимость, сделали шаг назад и притихли.

– Что же, нет для христианина смерти достойней, чем умереть за други своя. – Отец Лоренцо тоже сделал шаг вперед и со смиренной улыбкой взирал на толпу язычников, подобно библейскому святому. – Забирайте мое сердце, я не боюсь смерти.

Кай-Маа раздраженно остановила его пренебрежительным жестом. Она вновь подняла серп и презрительно прохрипела:

– Ваша любовь стоит не больше болотной тины. Вы просто пытаетесь покрасоваться перед своим слабым Богом, даже на пороге смерти вы не способны смирить свою гордость.

Старая колдунья осеклась. Всеволод, до этого пребывавший в глубоких раздумьях, неожиданно очнулся и, резко встряхнув косматой головой, в три быстрых широких шага подошел к пораженной колдунье. Воины-кайманы в растерянности вскинули духовые трубки, но стрелять не решились.

Всеволод несколько мгновений пронзительно смотрел Кай-Маа прямо в глаза, после чего, шокировав и индейцев, и своих спутников, приник к ее сухим старым губам в поцелуе, исполненном любви и страсти. Старая ведьма сперва задергалась, стараясь освободиться из его могучих объятий, но после внезапно обмякла и ответила на поцелуй. Острый зловещий серп выпал из ее руки.

Нахмуренный Всеволод, деловито орудуя навахой и брезгливо сплевывая, расчищал путешественникам путь сквозь влажную шевелюру джунглей. Он был мрачен и молчалив – никак не мог отделаться от мерзкого послевкусия поцелуя старой ведьмы. Порыв его был, разумеется, искренним, но он не превратил гниющий рот полуразложившейся старухи в сочные губы юной девушки, а дыхание приближающейся смерти – в аромат невинности. Впрочем, все участники экспедиции проявляли понимание и ни словом, ни взглядом не напоминали смущенному бородачу о произошедшем. Да и не до того им было.

Всеволод вел их вперед по карте, которую старуха нацарапала у него на предплечье своим острым каменным серпом.

Несчастная Анюта тяготилась своим признанием и старалась держаться от Георгия подальше. Она шла, опустив голову и закрыв раскрасневшееся от стыда личико облаком волос, а про себя, как мантру, повторяла: «Дура! Ну и дура же! Куда полезла? Срам-то какой… Как же теперь в глаза-то смотреть Георгию? Охо-хо…»

Большакова энергично шагала поодаль, едва скрывая улыбку. Ее странным образом развеселил инцидент в племени кайманов, несмотря на то, что она, как и все, была в тот момент на волосок от смерти, а возвращенный блокнот, по которому плясал ее карандаш, вернул спокойствие и душевную благость.

Пабло и Серхио держались вместе. Перед тем как покинуть негостеприимное племя, индеец раздобыл у аборигенов вязкого густого снадобья, щедрым шматом прилепил его на пораненное бедро Карабаньи и замотал тряпьем. Матрос сначала морщился от боли, а потом с удивлением признался, что нога его будто онемела и совсем перестала болеть и что он готов идти со своими новыми друзьями хоть на край света, лишь бы заново вдохнуть жизнь в прекрасную сеньориту Ирину. А еще Родин заметил, что Карабанья стал совсем по-другому смотреть на Анюту. Появилась в его взгляде какая-то нежность, граничащая с жалостью, так смотрит человек на маленькую птичку с переломанным крылышком. «А что, – задумался Родин, – сестра милосердия из провинциальной больницы и испанский матрос-храбрец – чем не пара?»

Хотя гораздо больше его занимала мысль о том, кто же стал черным сердцем их группы, кто чинит препятствия их экспедиции, на каждом шагу мешая выполнению миссии и подвергая всех смертельной опасности? У этого предателя (или предательницы?) хватило наглости убить ни в чем не повинного жабьего колдуна, а когда он понял, что никого это не остановит, утопить пирогу. Кто-то бросил в костер, возле которого они улеглись на привал, траву, и столбы дыма привлекли внимание воинов племени кайманов и усыпили самих путешественников. И если бы не странный, непостижимый порыв Всеволода, гнить бы им всем на дне подземного храма, в мутной жиже под лапами доисторического чудища.

«Так… – Родин попытался собраться с мыслями и подключить логику. – Но если иудушка среди нас, то он не мог не понимать, что его тоже скормят высшему крокодилу, или же он находился в сговоре с этим племенем. Неужели это отец Лоренцо? Ведь он единственный понимал речь кайманов, переводил нам их бредни… Хотя, может статься, падре – единственный из нас, кто признался в том, что знает язык племени. Той же Большаковой или Всеволоду это наречие также могло быть знакомо, но если допустить, что они решили умолчать об этом…»

О том, что предателем мог оказаться Всеволод, Георгию думать не хотелось, но исключать такую вероятность было нельзя. Брат силен, по-своему умен, без сомнения, вынослив, наверняка не раз убивал и к тому же привык всю жизнь думать только о себе, так что теоретически ему ничего не стоило организовать провал экспедиции. Но какие у него могут быть мотивы, совершенно непонятно.

Большакова тоже тот еще фрукт. Производит впечатление законченного книжного червя, этакой кабинетной королевны, которая только и умеет, что кичку на макушке закручивать и карандаши грызть. Однако же на деле выяснилось, что она боец почище многих мужчин. Вон как ловко вице-президент Российского географического общества управляется с гирькой, да и перед кайманами не заробела, а сейчас мало того что не подает никаких признаков усталости, так еще и листья какие-то жует с абсолютно безмятежным выражением лица… Да, что-то с этой дамой явно нечисто. Может, она и не черное сердце, но то, что человек с двойным дном, Родин уже не сомневался.