Я вернулся домой. И с той поры Отто Федорович приходил ко мне каждую ночь. Каждую ночь он упрекал меня. Не грозил, не страшил, нет. Он своим тягучим голосом рассказывал про жену, про сына-студента, про то, как им без него будет непросто жить. Спрашивал, чем он передо мной провинился. Я просыпался в холодном поту и не мог уснуть до утра. И так изо дня в день, изо дня в день. Я пробовал бороться. Я перестал спать ночью. Я начал несколько любовных связей, я кутил, я возвращался домой только под утро. Но это не помогало. Стоило мне закрыть глаза, и Лантайс вставал предо мною. Тогда я попробовал действовать по-другому. Я стал ходить в церковь. Я не пропускал ни одной обедни. Я клал земные поклоны, я лоб себе расшиб! Но и это не помогало. Я по-прежнему не мог уснуть. И тогда я все понял! Я понял, как глубоко я ошибался. Бог-то есть! Есть, молодой человек, не сомневайтесь! Вы давно Библию открывали?

— Давно.

— Зря, зря, молодой человек. Ведь в Библии вы найдете ответы на все вопросы. Я обратился к ней и сразу ответ на свой вопрос нашел. Во первых строках, в книге Бытия. Что там сказано? «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его». Понимаете? По образу Своему! То есть все мы боги. Только маленькие, несмышленые. Сколько человечеству лет? Десять, двадцать тысяч? Мы как двухгодовалый ребенок. Ходить уже научились, а думать — нет. Когда нам чего-то хочется, мы начинаем отнимать, а если отнять не получается, то начинаем плакать. Вы меня понимаете?

— Признаться, не совсем.

— Ну как же! Это же очевидно, это же все объясняет! Вы видели избалованных детей, родители которых им ни в чем не отказывали? В кого они в большинстве своем превращаются, когда вырастут? В саврасов, неспособных делать ничего, кроме долгов. А ученые, предприниматели, купцы-миллионщики получаются из тех, кто с самых что ни есть младых ногтей понимал, что в жизни все достается только трудом.

— Многие миллионщики свои миллионы получили от папенек, да и не наживешь палат каменных трудом праведным.

— Все так, все так, может быть, пример не совсем удачен. Я хотел сказать, что род человеческий для того Господом из рая изгнан, чтобы люди развивались. Понимаете? Если бы Адам и Ева и их потомки жили бы в раю, они бы до сих пор ходили бы без одежды, не знали бы вкуса блюд, приготовленных на огне, не видели бы дальних стран, не написали бы чудесных книг, пароход бы вот этот, в конце концов, не придумали бы!

— Так Господь сразу мог бы дать им пароход.

— Пароход младенцу? Человечество за двадцать веков цивилизации только-только начало понимать, что есть добро, что зло, только-только перестало питаться себе подобными, да и то не везде! Господин Нобель, изобретая динамит, надеялся на то, что в мире прекратятся войны, ибо люди побоятся применять столь разрушительное средство. И что мы видим? Ровно наоборот, динамит вовсю используется для умерщвления. Мало еще умом человечество, очень мало. Со временем оно, конечно, поумнеет, и тогда на земле наступит рай. Но человечество состоит из человеков, и для того, чтобы наступил рай земной, ангелом должен стать каждый. Кто-то из людей до этого доходит умом, кто-то сердцем, но большинство пока думает, что Царствие Небесное само собой наступит и что заповеди для этого соблюдать не обязательно. Жалко, конечно, что все, что я вам сейчас говорю, сам я понял слишком поздно. Слишком. — Николаев дернулся — окурок папиросы обжег ему губы.

Тараканов подумал, что лучшего момента для того, чтобы получить письменную повинную, не будет.

— Арсений Парфенович, так облегчите душу чистосердечным сознанием, запишите все вами сказанное на бумагу. Можно без философствований, только факты.

Николаев посмотрел на него с недоумением. Потом усмехнулся и сказал:

— Конечно. Велите подать письменные принадлежности. Я все напишу. И без всякой философии.

В столицу прибыли поздно вечером. С вокзала Тараканов телефонировал в сыскную, и за ними прислали дежурный экипаж. Прочитав явку с повинной Николаева и рапорт Тараканова, Филиппов поднялся из-за стола, крепко пожал подчиненному руку и сказал:

— Буду ходатайствовать перед его превосходительством о вашем награждении.

Через неделю они с Николаевым опять были в Ревеле. Бывший конторщик показывал следователю место, где зарыл труп Бесберга. Потом поехали в Гапсаль. Там обвиняемый выдал револьвер, из которого был застрелен Лантайс, а также перевел все восемьдесят шесть тысяч, хранившиеся на его счету в Гапсальском отделении Балтийского торгово-промышленного банка, в банкирскую контору Гинзбурга, в счет возмещения причиненного этому банку ущерба. Ход с переводом посоветовал Кунцевич.

Свои 1300 рублей Тараканов получил через два дня. Положив тринадцать радужных купюр в бумажник, он поехал к Кунцевичу.

— По справедливости, деньги эти надобно поделить пополам, — сказал начальник. — Но, учитывая ваши заслуги в деле розыска и мое в настоящее время финансовое благополучие, я предлагаю поступить следующим образом: вам тысяча, мне триста. Идет?

— Идет.

— Вот и ладненько. Давайте денежки и доложите, что у вас по розыску вещей, похищенных из императорской библиотеки?

В сентябре Тараканов получил неожиданное письмо от Кудревича.

«Уважаемый Осип Григорьевич! Из столичных газет узнал о ваших успехах на сыскном поприще, с которыми и поздравляю.

У меня есть деловое предложение: как вам, наверное, известно, в Туле создано сыскное отделение. Туда нужен толковый начальник. Я предложил губернатору вашу кандидатуру, рассказав ему о вашей роли в деле раскрытия прошлогоднего экса, а также о ваших успехах в столице. Его превосходительство вашу кандидатуру одобрил. Согласен с вашим назначением и господин прокурор окружного суда.

Условия весьма неплохие: жалования с разъездными 1750 рублей, плюс 2700 на сыскные расходы и тысячу на канцелярию. Казенная квартира из трех комнат с кухней, с отоплением и освещением. В вашем подчинении будет три надзирателя и шесть городовых. Работа, конечно, есть, но ее не непочатый край. Прошу до пятнадцатого сего сентября телеграфировать свой отказ или согласие. Надеюсь на последнее. Искренне ваш, Кудревич».

До пятнадцатого оставалось четыре дня.

Тараканов встал с постели, поднял с пола брюки, вытащил из кармана портсигар, достал папиросу, прикурил и глубоко затянулся.

— Меня в Тулу переводят, начальником сыскного отделения. Жалование почти две тысячи, квартира казенная. Поедешь со мной?

— Нет.

Он резко обернулся.

— Почему?

— Не затем я, Ося, в Питер из деревни десять лет назад приехала, чтобы в деревню же и возвращаться.

— Тула — не деревня. Это губернский город, там сто тысяч населения. Конка есть.

— А трамвая нет?

— Нет, но планируют.

— А я уже не могу жить без трамвая, привыкла за год. Без Летнего сада не могу, без Крестовского острова, без театров императорских. Понимаешь? Да и потом, в качестве кого я туда поеду?

— В качестве моей невесты. Там и обвенчаемся.

— Господи! Я что, тебе разве не говорила, что я уже венчаная?

Тараканов так и сел.

— Надо же, забыла. Девчонкой меня в деревне окрутили с одним. Федором зовут. Его потом в солдаты забрали, а меня тесть с тещей в город отправили, чтобы я им деньги отсюда посылала. Так что венчаться я с тобой не могу. А к лицу ли будет полицейскому начальнику жить с чужой женой? Да и старше я тебя на шесть лет! Матушка твоя что скажет?

— Ничего она не скажет, — ответил Тараканов, но как-то неуверенно.

— Скажет, скажет, а как начнет говорить, так и не остановится. Не поеду я, Ося. А ты езжай. Карьеру сделаешь, может, в генералы выйдешь. Меня только вспоминай иногда. Иди, я тебя приголублю, чтобы не забыл раньше времени.

В воскресенье, 7 июня 1909 года, в восемь утра, в то время, когда начальник тульского сыскного отделения губернский секретарь Тараканов завтракал в гостиной своей казенной квартиры, в дверь коротко позвонили.