Однажды они шли центральной улицей Ленина, давно перешагнувшей старую границу города — речку Магаданку. Густые полосы тумана плыли от бухты и сеяли едва ощутимую водяную пыль. Оба путника то погружались в туман, то выныривали из него. Мимо с зажженными фарами медленно проползали машины. Ясин рассказал, что еще недавно, каких-то сорок лет назад, здесь было сурово, дико, безлюдно. Они вышли за город и пошли извилистой трассой, огибавшей сопки.

— Скажите, Дмитрий Васильевич, а вы знакомы с кем-нибудь из участников первых колымских экспедиций?

— О, мне посчастливилось. Первое научное исследование этого края провела Индигирская экспедиция академика Обручева. За ней в 1928 году сюда пришла экспедиция Билибина. С ним были будущие известные ученые-геологи Цареградский, Казанли, Раковский... да всех не перечислишь. Вот с Валентином Александровичем Цареградским я однажды познакомился. Он был тогда начальником геологического управления и объезжал некоторые полевые партии. Я уже в то время работал с геологами. Цареградский пробыл с нами несколько дней. Я слышал о нем и раньше, сравнивал с героями Джека Лондона, но он оказался куда значительнее их. Он делал огромное государственное дело...

Так вот, я за ним почти все время и ходил. Вечерами после работы мы просили его что-нибудь рассказать из прошлого. А рассказчик он удивительный! Слушаешь, и будто все это видишь. Впрочем, чему удивляться, ведь Валентин Александрович неплохой живописец, поэт и писатель. И внешность у него яркая: высокий, какой-то особенно проницательный взгляд, вьющиеся волосы. Это несмотря на возраст. А можно представить, каким он был в те давние годы... Я потихоньку вечером приткнусь, бывало, где-нибудь у костра, записываю его рассказы...

Потом и в Москве у него бывал. Все мечтаю написать о нем, а недавно узнал, что пишется уже книга... «У истоков золотой реки». Автор — геолог, бывший колымчанин, профессор Устиев.

Вообще, вся эта блестящая плеяда колымских геологов — люди особого склада, и, как правило, все многосторонне талантливы. Взять хоть Бориса Ивановича Вронского — какой замечательный человек! Поэт, писатель, переводчик. Ездил с молодежью искать следы Тунгусского метеорита. Сейчас работает над книгой об этом... А его жена, Варсеник Месроповна... Тысячи километров, должно быть, по Колыме исходила и изъездила в экспедициях вместе с мужем. Во всем ему помогала.

Вот видите, мне посчастливилось знать и Вронских, и Сергея Дмитриевича Раковского... Это они были первопроходцами огромного колымского края. Поверите, Павел Корнеевич, не могу об этих людях спокойно рассказывать, всегда волнуюсь... Вы только представьте: они прошли тысячи километров по необжитой, дикой земле! Вот эта дорога, по которой мы сейчас идем, тянется до Индигирки. Мне рассказывали, что лет тридцать тому назад здесь, на пустынном берегу, наскоро срубили деревянные бараки, а поселок из палаток звали «ситцевым городком»... А там, где сейчас современный порт, был небольшой причал, в бухте Нагаева как праздника ждали тогда прибытия теплохода...

Да-а, этим людям можно позавидовать...

Когда большая часть заказа, ради которого приехали Анохин и Пожидаев, была выполнена, Юрий как бы между прочим сказал Анохину:

— Я тебя, кажется, предупреждал, что к заказу нам дали «довесок»?

— Впервые слышу. Что там еще?

— Да официальные портреты придется написать с «благотворительной» целью. Работа немалая.

— В какой же сумме этот «довесок» выразится и под чьим именем пройдет?

— Ну, слушай, Павел, охота тебе в этом копаться?

— Всяких проходимцев кормить не собираюсь.

— Какого же черта ты влез в этот заказ? Без тебя могли обойтись. Ну, посуди. Заказы дополнительные, кроме тех, что официально поступают в комбинат, нужно еще добыть. По организациям побегать, разузнать. Заказчика убедить. Знаешь, каких трудов это Эньшину стоит? Хорошо еще, что Дальнев ему в этом помогает, он ведь в Художественном фонде «фигура».

— Ясно, выходит Эньшин и Дальнев — наши благодетели. Выходит, художник без них существовать не может.

— А ты не сваливай свое неумение жить на какие-то причины. Поразворотливей нужно быть... Самому похлопотать...

— Конечно, как ты, вроде коробейника иконками самодельными приторговывать? Стыдно мне за тебя... Тоже... московский художник... Даже сюда их прихватил.

— Вот это уж не твое дело... Я не халтуру продаю, а копии, и выполнены они так, что за них не стыдно... Это мой труд.

На другой вечер после очередной прогулки в бухту Павел застал у себя в номере Ясина:

— Сижу вот, вас дожидаюсь.

Оказывается, появилась возможность взять Павла в геологическую полевую партию. Ясин убеждал его:

— Народ хороший подобрался, вам, я знаю, будет интересно. И маршрут неплохой: полуостров Кони, бухта Шкипера, Ямск — старинное поселение и дальше, в глубь тайги.

Павел загорелся: такой маршрут интересный, да еще вместе с Ясиным. Об этом можно лишь мечтать.

— Поехать очень хочется. Вот только надо уладить с командировкой и с окончанием заказа. Если поеду с вами, мне ведь по командировке обратную дорогу не оплатят... А впрочем, черт с ними, со всеми этими делами. Что-нибудь придумаю.

Но оказалось, что Пожидаев был категорически против — такая непозволительная трата времени!

— Комары тебя не ели, вот ты и лезешь. Думаешь, там рай? Полазь-ка по болотам, похлебай баланду с сухарями, тогда узнаешь. Нашелся мне любитель экзотики...

Павла возмутил такой тон, и они на этот раз крепко поссорились. Пожидаев припомнил все «благодеяния», оказанные им Павлу, упрекал его в зазнайстве и неблагодарности. «Никогда бы не ввязался в эту компанию, если бы не долги, вот что значит кооперативная квартира, — думал Павел. — Не будь этого, работал бы для выставок».

Он терпеливо выполнял заказ. Успел написать и портреты — «довесок». Наконец почувствовал себя так свободно, будто свалил тяжелую ношу. Он тут же пошел к Ясину.

— А я теперь ваш целиком и полностью...

Ясин обрадовался:

— Вот и славно. Так хочется, чтобы вы все своими глазами увидели, да и мне приятно быть с вами.

Вскоре Анохин и Ясин вместе с полевой партией отправились в путь.

В июне началось недолгое колымское лето. Для Павла все было неожиданным: не меркнущий ночами свет, лиловые поля цветущих ирисов, розовые заросли шиповника, дурманный запах багульника, нежная зелень лиственниц... Он смотрел вокруг восхищенно. Даже тучи комаров не могли омрачить его восторга. Все радовало: блики солнца, и силуэты веток на стенах палатки, и пролетающие птицы, и утренняя свежесть, и настоянный на хвое воздух...

Спали в палатках на оленьих шкурах. Еще с вечера выкуривали из палаток комаров — жгли ветки стланика. Для Анохина Ясин раздобыл одеяло из заячьего меха, обшитое пестрым ситцем.

Дорога была трудной. Приходилось одолевать тяжелейшие подъемы, переходить вброд реки с ледяной водой, не снимая одежды и обуви. Таких речек Павел как-то насчитал в один день четырнадцать. Нужно было ко многому приспосабливаться, многому учиться. И как ни странно, довольно быстро походная жизнь стала для него привычной, а прежнее существование отодвинулось куда-то далеко. И мысли стали другими, менее отрывочными — все вспоминалось как-то по-иному, несуетно. Должно быть, этому способствовала царившая здесь извечная тишина, нарушаемая лишь шумом рек да криками чаек.

В один из солнечных дней Павел шел следом за Ясиным. Позади цепочкой растянулись завьюченные лошади с сопровождавшими их рабочими. Поднялись на перевал. Отсюда были видны и бухты, и цепи гор. У ног простиралась долина, напоминавшая... грузинские пейзажи, — покажи ее на экране, и трудно было бы поверить, что это Север. Альпийский луг пологими склонами уходил вниз. Вдалеке видны были пасущиеся олени. Ниже долина была покрыта густой травой с островками кустарника и множеством цветов. Влево, ближе к морю, на сопке синело горное озеро, а причудливые нагромождения камней словно воспроизводили уголок Скандинавии. Пейзаж то и дело менялся, не везде он был таким живописным. Нередко встречались и гари, выжженные черные плешины — следы лесных пожаров. Идти по бесконечной черноте, перескакивать с кочки на кочку по безжизненному болоту, где не на чем отдохнуть глазу, поистине было тяжелым испытанием. Порой охватывала тревога, казалось, этой мертвой пустоши не будет конца.