— Вы что же, значит, руководитель?

— В некотором роде — да. Со мной считается начальство, признают мой опыт, знания. У нас так же, как и везде, уважают сильных людей.

— Но материально держат в рамках...

— Да. Это неудобная сторона нашей жизни. Сводит значение личности на нет.

— Я хотел бы познакомиться с этим художником. Как его, Анохин?

— Он сейчас в отъезде, вернется не скоро.

Анохин находился в Москве, но Эньшин ни в коем случае не мог знакомить Райнера с ним, даже если бы Райнер и решил купить у него анохинские картины, — это не в его, Эньшина, интересах.

— Сожалею. Но надеюсь, что вы нас познакомите в следующий мой приезд.

— А вы еще собираетесь в Москву?

— Надеюсь, что придется иногда бывать...

Посещение Райнером четы Эньшиных завершилось сделкой: один из пейзажей Анохина Райнер купил, и Эньшин неплохо на этом заработал. Он с большим удовольствием взял в качестве платы валюту, Это было «дружеское начало», как сказал Райнер.

Теперь для Эньшина наступил новый этап в его жизни. Получив валюту, он утратил покой. Мечта накопить капитал и уехать на Запад овладела всеми его помыслами.

И когда через год Райнер снова приехал в Москву, он предложил Эньшину стать посредником в передаче некоторых вещиц от «верного человека», а также оказывать другие услуги, о которых он попросит через «своих людей». «Верным человеком» Райнера был Лисовский.

Райнер был неплохим психологом. Он сразу понял, что ради наживы Эньшин готов на все и потому, бесспорно, примет его предложение и будет служить ему.

Эньшин понимал, что это более рискованно, чем шантажировать Дутько и Дальнева, но вложенные в его руки иностранные купюры обладали такой магической властью и были так притягательны, что он и не думал сопротивляться.

В дальнейшем Райнер иногда присылал для Эньшина письма, в которых сообщал о разных забавных событиях из жизни своей семьи и прочий подобный вздор. Все деловые сообщения Эньшину передавали на словах. Правда, в письмах было и приятное — Райнер обещал устроить чете Эньшиных вызов.

Теперь Эньшин окончательно обрел желанную цель, и все его действия были направлены на ее осуществление.

После сообщения, услышанного от Тихонова — о предполагаемых раскопках в Старицком, — Эньшин решил, что надо действовать. Он готов был немедленно ехать в Старицкое: он больше всего боялся утратить сокровища, которые так неожиданно сами дались ему в руки, те самые, что прятал Лисовский под полом часовни, и теперь, естественно, он считал их своими, хотя и знал, что настоящим хозяином этих вещей был Райнер. Был... до тех тор, пока ими не завладел он, счастливчик Эньшин. В этом деле его тревожило то, что он вынужден был все найденное, а точнее, украденное, спрятать там же, в Старицком, — везти ценности в Москву, а тем более к себе домой, он не решался. И все тянул с поездкой. А вот теперь ехать необходимо... могут нагрянуть археологи... Нельзя больше ждать...

Райнер не давал никаких указаний о пересылке ему вещей от Лисовского. Все это Эньшин обмозговал сам, рассудив так: «Нужно выведать, где эта сивая борода прячет сокровища Райнера. И мне не быть дураком — ухватить их. Такая редчайшая возможность!.. Бояться Райнера мне нечего, ведь хранитель-то Лисовский... Пусть они и считаются... А к месту «Иона» я все равно проберусь. Трудно, но я там буду, буду непременно...»

Вот и послал тогда Эньшин Засекина к Лисовскому для реставрации икон, а сам, опередив посланца, приехал в Старицкое.

В узком глубоком овраге, выходившем к реке, три дня подряд Эньшин искал вход в подземелье, ведущее к часовне.

После нескольких попыток он готов был отказаться от поиска, но на другой день, как только начало светать, он прихватил фонарь и опять пошел к оврагу. Неожиданно мимо него, словно тень, прошмыгнула тощая собака. Она подбежала к груде камней в густых зарослях бурьяна и... словно провалилась сквозь землю. Эньшин пошел следом. Он тщательно осмотрел камни и наконец за одним из них увидел между переплетенных корней деревьев небольшое, едва различимое отверстие. Он посветил в узкую щель фонарем — там торчал край деревянного бруса. Эньшина прошиб пот: «Неужели нашел?!»

Он достал заранее спрятанную им в кустах саперную лопату, разгреб землю и нащупал конец второго деревянного бруса. Потянул за него, нажал снизу, сверху, пытаясь вытянуть наружу. Брус зацепился за что-то, подался, и вдруг большой камень сдвинулся в сторону, открыв вход в темную яму. Эньшин задохнулся, его охватил страх, он готов был закричать и броситься бежать. Все это было так неправдоподобно и неожиданно: открывшаяся черная дыра и белый туман в овраге, превращавший все предметы в нечто нереальное...

Эньшин сидел у темной дыры, его бил озноб. Он очнулся от негромкого и трусливого рычания собаки. Он пошарил в кармане, нащупал недоеденный бутерброд, отдал ей. Собака схватила его и полезла в щель — по-видимому, у нее там были щенята.

Из-за деревьев показалось солнце.

При помощи того же дубового бруса Эньшин водворил на место камень, припрятал инструмент и отправился в свое дневное укрытие. А ночью вновь пробрался к отверстию и полез в пещеру, задвинув за собой камень.

Проход местами был засыпан, но кое-где стояли дубовые подпоры и видна каменная кладка. Ход от склона оврага шел вверх. Было сухо, дышалось легко. Эньшин подошел к фундаменту часовни. Он был сложен из крупных нетесаных кусков песчаника и составлял замкнутое пространство — никаких следов, похожих на выход из него, не было видно.

Эньшин тщательно обшарил стены, надеясь найти тайник, но не обнаружил и двинулся обратно. Перед выходом из подземелья ему стало не по себе. Было такое ощущение, будто что-то страшное поджидает его за камнями, притаилось в сплетенье высоченных болотных трав и кустарника. Но он тут же пристыдил себя за малодушие. Успокоившись, погасил фонарик, нащупал брус и отодвинул камень.

В овраге, несмотря на еще довольно светлые ночи, было темно, как в глубоком колодце. Пригнувшись, Эньшин осторожно вышел из оврага.

Рано утром перед тем, как расстаться со Старицким, он заглянул в овраг проверить, не оставил ли заметного следа на подходах к подземелью.

Тяжко пахнущие заросли болотных трав, колдобины со ржавой водой и зыбкая трясина надежно скрывали следы.

Эньшин стоял в овраге и понимал, что не может еще уехать. Ведь в плане указано, что подполье часовни сообщается с проходом, ведущим в овраг. Он решил все же отыскать доступ в подполье.

Вытащив спрятанный в кустах короткий ломик и небольшую лопату, он вновь пробрался в проход и двинулся вглубь, светя фонариком.

В этот раз ему повезло. Он нашел секрет прохода в подполье. Войдя туда, постоял, послушал... Тихо... и только сделал несколько шагов, как услышал, что в часовне кто-то есть. Эньшин присел в испуге на корточки за аркой свода, боясь дышать. В полосе упавшего света из-под поднятой плиты Эньшин увидел стоящий под полом ящик. Увидел протянутую руку, она ощупала ящик и затем поспешно убралась обратно. Плита опустилась, в подполье сделалось темно. Эньшин соображал, как быть. И ждать и действовать было одинаково рискованно. Наконец он решился. Когда из часовни не стало доноситься ни единого звука, он пробрался к возвышению, встал на лежащий возле камень, ощупал ящик. Замок на нем не защелкнут — лишь дужка всунута в петлю. Эньшин поднял крышку. Внутри ящика лежали завернутые каждый отдельно в мягкую ткань небольшие предметы. «Похоже, что я нашел...» Эньшин, не разворачивая, быстро вынул их, переложил в брезентовый мешочек, закрыл крышку, сунул замок на место и слез с камня. Затем, посветив фонариком, осмотрел землю, затер следы и вышел из подземелья в пещеры. После того как стена затворилась за ним, фундамент часовни выглядел таким же прочным, как и прежде, — ничто не выдавало ее тайны.

Теперь, когда предметы находки были в его руках, Эньшин не на шутку струсил. Нужно бежать, и немедленно! Если Лисовскому известна тайна хода, он может броситься в погоню. Эньшин тревожно соображал, куда их спрятать. И наконец придумал: мешочек непроницаем для воды, да еще он вложит его в другой, из прочной пленки.