— Да нет, верст, мабуть, пятнадцать, не боле. Только не осталось там ничего, все запахано.

— А вы знаете, у Скилура Авдеевича действительно был красивый золотой портсигар, — задумчиво произнес Андриевский, когда мы поехали дальше.

Клименко посмотрел на меня и сказал:

— Что нам стоит прокатиться лишних пятнадцать километров? Тем более места-то такие красивые.

Проехали еще пятнадцать километров. Никаких признаков жилья вокруг. Те же привольно раскинувшиеся поля, цепочка курганов вдоль дороги. Еще несколько курганов повыше стоят посреди поля. Если бы можно было, не раскапывая, заглянуть, что они таят…

— Н-да, где же тут могла стоять эта Михайловка, если дед не сочиняет? — пробормотал Клименко, встав на подножку машины и поглядывая вокруг. — Давай, Володя, проедем вон туда, где тракторист пашет. Поспрошаем его. Не застрянем?

— Нет, товарищ майор, — шофер упорно титуловал бывшего следователя его прежним званием.

Тракторист, завидев нас, остановил машину, выглянул из кабины. Мы поздоровались и спросили, не знает ли он, часом, где тут была когда-то деревня Михайловка.

— Не знаю. Да вы поезжайте в правление, там наверняка скажут.

— А далеко это?

— Да нет, километров восемь. Все прямо по этой дороге, никуда не сворачивайте. Как вот те курганы минуете, будет видно большое село на двух холмах. Мимо не проедете. Дома новенькие, издалека видно.

— А как председателя звать?

— Непорожний Назар Семенович. Вы его сейчас как раз в правлении застанете. Все бригады уже объехал, позавтракал, теперь в правлении занимается.

Выехав на дорогу и миновав цепочку курганов, уходивших к горизонту, мы действительно сразу же увидели впереди белые нарядные домики среди садов на склоне двух почти слившихся вместе холмов — одного побольше, другого поменьше, прильнувшего к соседу, словно к старшему брату.

Место для колхозного поселка здесь выбрали очень удачно — красивый вид открывался с высоты холма. Дома и тут были все новенькие, как в совхозе Петровского, но уже успели укрыться в тенистой зелени молодых садов. И ни один дом не походил на соседний: у одного нарядные наличники, у другого весело раскрашена крыша, у третьего на шесте гордо вознесся над крышей какой-то затейливый пивник[3] — флюгер. И все домики чистенькие, только что побеленные.

На вершине холма, что пониже, на широкой площади сверкал стеклянными стенами универмаг, а напротив, за сквериком, стояло двухэтажное здание правления колхоза.

Мы поднялись на второй этаж и спросили в приемной у пожилой секретарши, деловито стучавшей на пишущей машинке, можем ли повидать председателя.

Расспросив, кто мы такие и что нам надо, секретарша исчезла за дверью и тут же вернулась, пригласив:

— Пожалуйста, заходите, товарищи.

Кабинет, в который мы вошли, был просторный, светлый, прохладный. За письменным столом сидел, выжидательно глядя на нас, черноволосый смуглый человек лет сорока, в белоснежной нейлоновой рубашке и при модном галстуке. Под рукой у него на маленьком столике стояли два телефона — белый и зеленый, рядом коммутатор селекторной связи.

Мы представились. Председатель пригласил нас присесть. Клименко ободряюще посмотрел на меня, и я начал рассказывать, как мы нашли в Матвеевке загадочный клад, а теперь пытаемся выяснить, где именно были выкопаны древние сокровища из кургана. Рассказывал, как мы напали на след Ставинского, а потом и Скилура Смирнова, и чувствовал, что вся эта запутанная история выглядит здесь, в строгом, деловом кабинете, какой-то придуманной, невероятной. Археология вперемежку с уголовщиной!

Но председатель слушал меня внимательно, не перебивая, только в его зеленовато-коричневых глазах постепенно все явственнее выражалось изумление.

— История, — протянул он, испытующе поглядев на Клименко. — И вы, значит, предполагаете, копал этот Смирнов здесь, у нас?

— Да, где-то тут были, говорят, и Варваровка и Михайловка, только давно уж их нет.

— Возможно, — кивнул Непорожний и добавил, сверкнув подкупающей белозубой улыбкой на обветренном загорелом лице: — Спросите меня, какая, скажем, кислотность на любом поле, — отвечу точно, не хвастаю. Это я знаю. А что тут было при царе, можно сказать. Горохе… — он развел руками. — Родился я с опозданием, уже в тридцатом году Да и не здесь, на Орловщине. Начал тут председательствовать, когда уже этот поселок заложили. А какие были где села до укрупнения, честно скажу, не интересовался. Хотя, кажется, кто-то поминал, была тут вроде до войны Михайловка.

Помолчав и что-то прикидывая, он деловито предложил, нажимая кнопку звонка на уголке стола:

— Вы у нас поживите, поездите по округе. Поспрошайте старожилов. Парторг вам поможет с ними связаться. Зинаида Прокофьевна, устройте товарищей в гостиницу, — повернулся он к неслышно появившейся в дверях секретарше.

Мы поселились в новенькой колхозной гостинице, где все сияло чистотой, было тихо и по-домашнему уютно. Целыми днями ездили по округе, нанося на карту встречавшиеся курганы. Их и здесь было немало.

Несколько раз во время поездок мы встречали на степных дорогах черную «Волгу» председателя колхоза. Непорожний останавливался, расспрашивал, как идут дела. Был он всегда выбрит, весело деловит, заботлив, внимателен. Во всем чувствовался совсем иной стиль работы, чем у его коллеги Петровского, с которым нас свела судьба в прошлом году.

— Це Голова! — с уважением отзывался о Непорожнем Андрей Осипович. И вскоре все мы стали называть председателя именно так, на украинский манер — и непременно с большой буквы.

Объезжая округу, мы пробовали несколько раз расспрашивать местных старожилов, где раньше находились деревни или села (возникшие на их месте новенькие поселки, входившие в колхоз Непорожнего, даже не имели имен, их просто называли: «Вторая бригада» или «Шестая»), и не припомнят ли они чудака, где-то копавшегося тут в кургане в разгар гражданской войны.

Вечерами же по специально составленному списку, который он все пополнял, здешних старожилов приводил к нам в гостиницу колхозный парторг Семен Васильевич Пекарский. Каких только историй мы не наслушались! Но в то же время во многих рассказах, даже на первый взгляд совсем фантастических, вдруг проскальзывало что-то, заставлявшее насторожиться. Некоторые из старожилов действительно, кажется, встречали полвека назад чудака-археолога, затеявшего раскопки в самое неподходящее время. Только почему-то они указывали разные места, где будто бы копал Смирнов.

Один дедок тоже вспомнил про золотой портсигар. А другой — что Смирнов любил курить «таки длинненькие чудные папиросины».

— Совершенно верно! — обрадовался Андриевский. — У него была такая причуда. Он почему-то любил курить только «дамские пахитоски», как их тогда называли.

— Пожалуй, надо все же снова воспользоваться методами криминалистики, — вдруг неожиданно объявил Андрей Осипович в один из вечеров, расправляя на столе карту, на которую он наносил после каждой такой беседы или встречи какие-то одному ему понятные знаки.

Я вопрошающе посмотрел на него.

— Кажется, я понял, почему здешние ветераны словно сговорились нас за нос водить, — задумчиво продолжал он. — Разгадка, пожалуй, просто в том, что не такие это приятные воспоминания, чтобы им предаваться, понимаете? Сами подумайте: ну кому из почтенных, старых людей охота признаваться перед приезжими, как их односельчане, а вполне даже возможно, что и они сами в молодости по темноте и недомыслию ограбили хорошего человека, ученого, растащили у него древние находки, сорвали научное открытие? Вот они и посылают нас наивно к соседям, сваливают вину на них. А те, в свою очередь, — обратно.

Андрей Осипович подошел к столу, жестом приглашая нас последовать за ним, и разгладил карту ладонями.

— Вот я прикинул примерно, как тут все располагалось в те времена, когда вел раскопки Смирнов. Где-то здесь находилась тогда одна Михайловка, тут другая, здесь Варваровка. Теперь проведем азимуты, по которым нас направляли те, кого мы расспрашивали. Видите, что получается? Все линии сходятся на этих двух курганах, — постучал он по карте карандашом.