Как всегда, кроме обычных посетителей, выставку осматривали художники, искусствоведы, журналисты. Приехала и Нина. Когда она увидела портрет, не сразу поняла, что Анохин написал именно ее, — так непривычно было видеть собственное изображение. И ведь как написал!

Да, Павел не пошел по пути только внешнего сходства. Как ненавязчивы детали одежды и фон... А лицо... Нину поразило, как точно сумел Павел понять тогдашнее ее настроение. Казалось, что он каким-то неведомым чувством угадал даже те ее мысли, когда они молча сидели в маленьком рижском кафе и Нина размышляла, как странно свела их с Павлом жизнь... свела так неожиданно... Теперь Нина со всей ясностью поняла, что портрет не случайная удача Анохина. Он написан незаурядным художником.

Нина ждала, что Анохин объявится, скажет ей о портрете, но он не звонил и не появлялся.

Как-то в мастерскую Анохина зашел художник, сосед по мастерской.

— Очень удался тебе портрет, Паша. Пожалуй, один из лучших на выставке. Уговорил все-таки Озерцеву позировать?

— Ни разу не позировала. По памяти и по наброску делал. Вот по этому. — Павел подал листок.

— А она о тебе спрашивала. Просила поблагодарить за портрет, интересовалась, почему тебя не видно.

— А ты что ответил?

— Что много работаешь... И все...

— Ну, спасибо, дружище.

Оставшись один, Павел все не мог успокоиться. Настроение было радостным, но он самому себе не хотел признаться: оказывается, она им интересовалась!

На следующий день он пошел в комбинат. Возле комнаты Нины постоял в нерешительности, потом постучал и открыл дверь.

Нина встала и смотрела на него, словно не узнавая. Потом сказала:

— Павел Корнеевич! Какими судьбами?

— Да вот... зашел. Так хотелось увидеть вас... Нина.

Она по-прежнему смотрела на него, не говоря ни слова.

Он не выдержал — крепко обхватил ее за плечи и прижал к себе.

В мастерской Анохина было тепло и по-своему уютно. Нина устроилась в кресле, Павел — напротив на низкой скамейке. Пахло красками и лаками. Эти запахи были привычны им обоим. Павел увлеченно рассказывал:

— ...Представляете, приходим в бухту. Ощущение такое, будто попал в мир приключенческого романа. На берегу бухты выветрившийся остов кита. Берег зарос ромашками и незабудками, да такими крупными, каких я нигде не видел. В море впадает река, сильная, полноводная. Ночи в это время еще белые, но в тот день погода была пасмурная. Подхожу к воде. Вдруг у самого берега бесшумно выныривает круглая голова, глазищи огромные — нерпа. И нерпята тут же играют, на меня никакого внимания. Смотрю: на другом берегу стоит на задних лапах медведь. Головой туда-сюда вертит. Потом не торопясь потопал... Представляете — первобытный мир! А какая там весна — стремительная, щедрая. В один день поля покрываются цветущими ирисами. На лиственницах нежнейшая пушистая хвоя... Я там был вместе с одним удивительным человеком, Дмитрием Васильевичем Ясиным. Вот он, на этом портрете.

— Хорошее лицо. Видно, что славный человек.

— Да, человек он замечательный! Я, можно сказать, благодаря ему особенно остро воспринял и тамошнюю природу, и людей.

Павел расставил у стены несколько этюдов.

— Вот посмотрите, это бухта Гертнера. Застроена не так давно. Сейчас она уже в черте города. А этот, — Павел указал на маленький этюд, — писал белой ночью. Это место хорошо помню. Как-то встали на стоянку. Разожгли костер, сидим беседуем с Ясиным. Вокруг знакомые, как в Подмосковье, травы, цветы. Лошади рядом пасутся стреноженные. Такой покой во всем. Так все просто и в то же время значительно. Даже себя ощущаешь другим человеком... Вот тогда захотелось уловить на этюде состояние природы. Пишу, а не дается. Так и считал, что этюд не получится, а приехал сюда, посмотрел — что-то все же удалось передать.

— Ну а теперь собираетесь куда-нибудь?

Павел замялся:

— Сейчас нет. Много дел в Москве. — Павел вспомнил о доме и нахмурился. Нина заметила эту перемену:

— Ну, мне пора.

— Нет, только не сейчас. Прошу вас. Я не умею уговаривать, убеждать. Поверьте, ваш приход для меня как праздник.

Потом они ужинали вместе. И снова Павел увлеченно рассказывал о Колыме, радовался, видя в глазах Нины интерес и понимание.

Уже за полночь он пошел ее провожать. На стоянке долго ждали такси. Было ветрено, последние предвестники метели бросали пригоршнями снег в лица редких прохожих. Не доезжая нескольких кварталов до своей улицы, Нина остановила такси, и они пошли до ее дома пешком...

Расставшись с Ниной, Павел возвращался в мастерскую. Шел медленно, ночные улицы были непривычно тихими. Выпавший ночью снег, еще не затоптанный пешеходами, словно принарядил их. Белизна его отражалась в темных стеклах витрин и в окнах домов.

Когда Павел пришел в мастерскую, уже рассветало. В чашке остался не допитый Ниной кофе. Павел отхлебнул его и лег, не раздеваясь, на диван. Он прикрыл глаза и вспоминал их сегодняшний разговор, Нинино лицо, тихий ее голос...

Он очнулся от резкого стука в дверь. Это была Сима, встревоженная и бледная.

— Где же ты пропадал, Павел? Всю ночь тебе звонила. Почему ничего не сказал?.. Хоть бы о нас с Андрюшкой подумал...

Они поехали домой, и Павел, едва добравшись до постели, мгновенно уснул.

Весь следующий день он не мог сосредоточиться на работе. Ему казалось, нужно что-то делать немедленно, жить по-прежнему он не может... Да, да, необходимо сегодня же поговорить с Ниной, сказать ей все.

Эньшин по достоинству оценил реставратора Засекина. Работать с ним легко: Евгений был покладист, никогда не интересовался, сколько на самом деле стоит выполненная им работа. Полученные деньги небрежно засовывал в карман, ни разу не удосужился их пересчитать.

Евгения деловые отношения с Эньшиным вполне устраивали — заказы были всегда, самому по организациям и частникам бегать не надо.

Руки у Евгения были поистине золотые, и Эньшин завалил его работой: и починка ювелирных изделий, и склейка фарфора, а главное, конечно, — реставрация икон. Это было любимым делом Засекина.

Да, Засекин не то что Анохин. У того характер весьма желчный. Но и он приносит Эньшину немалые барыши. Время от времени удается «вырвать» у Анохина кое-что из его этюдов. И пейзажи его идут хорошо. Несколько штук удалось через Дутько продать «зарубежным гостям». Так что можно и стерпеть трудный характер Анохина. То ли дело Пожидаев! С этим легко, сам рвется сделать «бизнес». Что ни закажи — исполнит. Одних икон сколько «нашлепал»! Конечно, поторговаться он любит, своего не упустит, но зато прямо в рот своему благодетелю глядит. Боится потерять.

Засекин в любое время мог безотказно получить у Семена аванс, хотя иногда «шеф» слегка журил его — мол, безрассудно проматывать таким трудом заработанные деньги.

В кругу друзей Засекин старался выглядеть представителем искусства, который «умеет жить». К этому в последнее время еще больше побуждало его знакомство с Тонечкой, студенткой ВГИКа. Он познакомился с ней через Семена Михайловича — она выполняла некоторые его поручения. Для Засекина Тоня была особой «высший класс», «леди». Такую не поведешь в захудалое кафе угостить порцией сосисок или кофе с булочкой. После знакомства с ней все прежние поклонницы Засекина потеряли для него интерес. В его манере одеваться тоже стали заметны перемены. После того как он появился в ресторане одетый и постриженный по последней моде, он уверился, что неотразим. В тот вечер на нем была рубашка с пышным жабо и брюки настолько узкие в бедрах, что делать резкие движения в них было опасно.

Евгений пригласил Тоню поужинать. Увидев его, она не сдержала улыбки, но ничего не сказала. И все же он почувствовал смутное беспокойство. И не напрасно — после ужина она призналась:

— Никак не могу привыкнуть к вашей новой прическе, мне больше нравилась прежняя.