У стены, на расстоянии метра друг от друга, стояли три стула, они явно предназначались для гостей. На середину же комнаты был выдвинут диван, выполнявший роль своеобразного защитного барьера. А за диваном находился стол с водруженной на него большой стеклянной емкостью, — очевидно, применявшейся для варки варенья, — в которую была налита мутноватая жидкость.

Рядом со столом стояла Тамара Никитенко. В одной руке она держала магнитофонную кассету, а в другой — внушительных размеров скалку. Вид у нее был смешной и грозный одновременно.

С утра она долго решала, чем будет защищаться при возможном нападении на нее: баллончиком со слезоточивым газом, позаимствованным у Вероники, или скалкой. И выбор был сделан в пользу пусть и не такого современного, но надежного оружия. Оно никогда не дает осечки.

Безусловно, подобные фортификационные сооружения и оружие мог придумать лишь непредсказуемый женский ум. Но в контексте событий, где главную роль тоже играла женщина, все воспринималось вполне органично. Не случайно на лицах вошедших в комнату мужчин если и проскользнули какие-то улыбки, то весьма неуверенные, даже жалкие. Так победители не улыбаются.

Чтобы ни у кого не осталось сомнений в серьезности происходящего, Вероника сказала:

— Хочу вас предупредить, что стеклянная миска наполнена неразбавленной серной кислотой. Ею будет облит каждый, кто приблизится к моей подруге. Да еще и получит скалкой по голове. А теперь садитесь на стулья и слушайте, что вам будут говорить!

Приказание было незамедлительно исполнено. Без особой поспешности, но и без видимых попыток поднять бунт на корабле. В этот момент Тамара без ложной скромности подумала, что собрать этих людей вместе — было решением поистине гениальным, так как каждый из них в такой компании терял девяносто девять процентов своей наглости и самоуверенности.

Убедившись, что все идет нормально и помощь ее больше не нужна, Вероника посмотрела на подругу. Получив в ответ одобрительный кивок, она презрительно хмыкнула в адрес приглашенных и вышла за дверь.

Какое-то время в комнате стояла тишина. Гости настороженно осматривались. А потом началось главное представление.

— Вы все меня достали!! — это была первая фраза, которую Тамара бросила сидевшим перед ней мужчинам.

Сама она по-прежнему стояла у противоположной стены, укрываясь за емкостью с серной кислотой и сжимая в одной руке скалку, а в другой — кассету. Ее слова прозвучали настолько прочувствованно, что не поверить ей было просто нельзя. Эту женщину действительно достали, серьезно вывели из равновесия, жестоко обидели, и теперь от нее можно ждать всего, чего угодно!

— Я проклинаю тот день, когда взяла в гостиничном баре сверток с этой грязной видеозаписью! — продолжила Тамара свой гневный монолог, потрясая кассетой. — Она втянула меня в ваши мерзкие игры, принесла мне много страданий… да чего там, едва не стоила жизни! Так дальше продолжаться не могло, и я решила положить этому кошмару конец! Причем, конец, устраивающий всех здесь присутствующих. — Она сделала многозначительную паузу, но три пары глаз и так не отрывались от нее, три пары ушей ловили каждое произнесенное ею слово. — Сегодня пленка будет уничтожена! А точнее, растворена в кислоте. Но только при соблюдении определенных условий, которые я вам сейчас сообщу.

Конечно, Тамара блефовала. Выдавать кассету с дешевой комедией за ту самую запись — было верхом наглости. Все равно, что с двойкой на руках делать вид, будто бы в прикупе тебе привалили четыре туза. Но из всех участников этой странной встречи лишь еще один человек знал о подмене — Зимин. И было видно, он напряженно раздумывает, что ему делать дальше. Стоит ли подыгрывать этой сумасшедшей, изображать, что он верит в подлинность пленки, не пострадают ли в результате интересы его любимой конторы?

Именно поэтому Тамара решила разобраться с фээсбэшником в первую очередь.

— Давайте начнем с вас, — обратилась она к Зимину. — Известно, что спецслужбам очень нужна эта кассета, иначе вы не обхаживали бы так меня. Но, как я уже сказала, она будет уничтожена. Более того, если вы сейчас броситесь на меня и попытаетесь ее отнять, то она будет уничтожена в кислоте немедленно. — Тамара занесла руку над мутной жидкостью, демонстрируя серьезность своих намерений.

В этот момент Дергачев скрипнул стулом и все увидели, что он с надеждой повернулся к Зимину. Михаил Павлович многое отдал бы, чтобы фээсбэшник действительно совершил такую глупость — немедленно попытался отнять кассету, и она была бы растворена. Но его сосед слева продолжал спокойно сидеть, забросив ногу на ногу.

— Прекрасно, — удовлетворенно кивнула Тамара. — Вы разумный человек. Однако возникает вопрос: как я вознагражу вас за терпение? Отвечаю: взамен этой кассеты вы получите другую, на которой будет записана наша сегодняшняя встреча. А я уверена, что мы услышим здесь много интересного.

— Постойте-постойте, о какой записи нашей сегодняшней встречи вы говорите?! — недовольно вклинился политик, сдвигая свои кустистые брови.

Он опять нервно заерзал, заскрипел стулом.

— Она уже ведется.

Тамара величественно повела рукой и указала куда-то за спину. Только сейчас все обратили внимание, что в углу стоит этажерка с книгами, а на ее верхней полке лежит видеокамера. Рядом с открытым объективом горела крохотная красная лампочка, показывавшая, что камера включена.

— Не-е-т! — решительно запротестовал Дергачев. — Мы так не договаривались! В таком случае вести с вами какие-либо переговоры и вообще открывать рот я отказываюсь!

Михаил Павлович уселся как-то боком, словно не хотел ни с кем здесь якшаться. Но в то же время демонстративно встать и выйти он не решился, что свидетельствовало о слабости его позиции.

— Говорить вы с нами будете. Как миленький, — усмехнулась Тамара. — Вы — прагматик и безусловно из двух зол выберете меньшее.

— Каких таких зол?

— Я пообещала, что результатами нашей встречи будут удовлетворены все присутствующие. Конечно, эти результаты по определению не могут быть для вас идеальными, однако вам вполне по силам избежать худшего. А что для вас является худшим? — задала она риторический вопрос Дергачеву и сама же ответила: — Это ситуация, когда кассета с записью ваших любовных похождений попадает в руки господина Зимина, и всю эту историю с шантажом начнут раскручивать прокуратура, суд, а потом и средства массовой информации. Так? Так! И пленка окажется в ФСБ, поверьте мне, если вы немедленно не сделаете определенные признания.

— Какие такие признания?

— Что вы хотели скомпрометировать меня, а может, даже подвести под уголовную статью, подстроив что-то вроде вручения мне взятки. Ну не морщитесь, не морщитесь… Мы уже обсуждали с вами этот вопрос. Не далее как вчера. В вашем кабинете в Госдуме. Но теперь я хочу, чтобы это было зафиксировано камерой.

Дергачев залился краской. Однако в этот раз категорически все отрицать он не решился. А ну как компромат действительно окажется в руках сотрудника ФСБ — с этой истеричкой лучше не шутить. Чтобы задобрить ее, может, и в самом деле стоит признаться в мелком грешке?

— Во-первых, я не знаю, что у вас за кассета… — промямлил он. — Скорее всего, это какая-то фальшивка…

Ему явно хотелось выиграть время.

— Знаете, знаете! Не валяйте дурака! Или желаете, чтобы мы ее сейчас все вместе просмотрели? — Тамара понимала, что инициативу нельзя выпускать из своих рук. Надо давить и давить. — Кстати, господин подполковник эту запись еще не видел, ему будет очень интересно…

— А во-вторых, я могу сказать что-то в ущерб себе, а кассету вы не уничтожите.

Всем своим видом Тамара показала, что подобным недоверием оскорблена до глубины души.

— Зачем мне враги на всю оставшуюся жизнь?! — возвела она глаза и руки к небу. — Клянусь, уничтожу! К тому же, если я вас обману, то требуемое мною признание не очень-то усложнит ваше положение. На этой кассете и так столько… Плюс минус еще немного ничего не изменят, как политик вы все равно погибнете. Зато если я растворю ее в кислоте, вы вздохнете с облегчением. Ну а за неосуществленную до конца попытку как-то скомпрометировать, подставить меня, вас не смогут привлечь ни к уголовной ответственности, ни к какой-либо другой. Мало ли людей желают зла другим и даже говорят о своих планах вслух. Разве не так? Практически вы же ничего не сделали, правильно?