― Отдыхаем, Сашок? ― задали вопрос за спиной. Саша обернулся.

С ведром в руках стоял мальчик-старичок Семеныч и улыбался.

― А ты все трудишься. Апрель, а ты уже по грибы...

― Мои грибы для согрева костей. ― Семеныч наклонил полузаполненное ведро с угольной крошкой. ― Ты-то при паровом, а мне печь топить надо.

― И пускают к путям?

― Так кто ж к добру пустит? Ох и добра здесь! Туда, ― Семеныч махнул рукой на запад, ― продовольствие и боеприпасы, оттуда ― станки, и мануфактура, и бог знает что! Государственные трофеи. Ты-то трофеев много привез?

― Где уголь берешь? ― про трофеи Саша будто и не слышал.

― На выезде, у бункеров. Паровозам крошка ни к чему, а мне как раз.

― И разрешают?

― Разрешают, Саша, разрешают. Допросил? Тогда я пойду.

Он взглянул на Сашу немигающими осторожными насмешливыми глазами. Старичок, как старичок. В стеганке, в жеванной полосатой рубашке, в штанах из чертовой кожи, заправленных в кирзу. Саша ответил пугающим (он это знал) взглядом не то сквозь, не то мимо ― и апатично зевнул. Но Семеныч не убоялся и, мягко улыбнувшись, еще раз предопределил свой уход вопросительно:

― Так я пошел?

Он ушел. Саша вздохнул жалобно и раскрыл "Водителей фрегатов". С гравюры на него грозно, совсем как тот путейский часовой, смотрел неистовый искатель Джеймс Кук.

― А ты убивал? ― жестоко спросил Сергей.

― Что ты орешь? Приходилось, конечно. На то война. ― Саша потянулся к шикарной пачке "Герцеговины Флор", достал длинную папиросу. За обильным и даже изысканным столом ― ветчина, икра, рыба, колбасы ― сидели Саша, Сергей, Петро, совсем пьяненький Миша и внимательный Алик. Допущенный в мир воинов, он хотел знать все, что было там.

― Три с лишним года ты убивал. И научился это делать. Теперь твоя основная профессия ― убивать. До войны что у тебя было? Семь классов? Ремеслуха?

― Я вечернюю десятилетку закончил, ― обиженно похвалился Саша.

― Все начато, ничего не кончено и уже все забыто, ― настырно вещал Сергей. ― Значит, новую жизнь начинать от печки. А годиков тебе много...

― Ему всего двадцать два года, ― встрянул в разговор Алик.

― Военные один за пять идут, мальчик. И выходит, что ему сильно за тридцать. И запросы офицерские. От пачки, что вчера была, после коммерческого магазина много ли осталось?

― По аттестату выкупить, ― признался Саша.

― Во! А в пачке той ― полугодовое капитанское жалованье, которого скоро у тебя не будет. Ты не кадровый. Долечат руку и быстренько демобилизуют. По-хорошему бы ― пенсию тебе надо, потому что жизнь свою ты прожил и работу до конца исполнил ― на войне.

― Война ― не жизнь, ― горько возразил Саша.

― Это сейчас по горячке тебе так кажется. Пройдет время, будешь ее вспоминать, как единственное, что было.

― Правда твоя, Серега, ― вставил наконец слово Петро. ― Я второй год на гражданке, а так тоскую! Что я без тех своих ребят? Перекупщик, спекулянт!

― Вот твоя судьба, Саша! ― Сергей безжалостно указал на Петра.

Алик вдруг представил Сашу в руках Инвалидного рынка, полупьяного, развязно зазывающего покупателей к мешку гнилых семечек, и, не скрывая гневной ярости, решительно встал.

― А я знаю, что Сашу ждет новая и прекрасная жизнь! Ну а вы... ― Алик ненавистно посмотрел на Сергея. ― Вы, если считаете, что жизнь уже прожили, можете просить пенсию.

― Мне ее не надо просить, паренек... ― начал Сергей, но Алик перебил:

― Меня зовут Александр. Или Алик, если хотите.

― Мне не надо ее просить, Алик. Мне ее уже дали, ― тихо проговорил Сергей и, вытащив из кармана гимнастерки свернутый вчетверо лист плотной официальной бумаги, положил его на стол. Саша развернул бумагу, почитал. Отложил в сторону, спросил тоскливо:

― Как же ты так, Сережа?

― А так... под Яссами. Мы вперед, а мина сзади... Когда очнулся в медсанбате, врачи очень удивились.

― Можно мне? ― спросил Алик у Сергея. Тот кивнул, и Алик притянул к себе лист. Прочел, поднял голову. ― Сергей, извините, не знаю вашего отчества...

― Бумагу прочитал, а отчества не увидел?

― Я там другое читал.

― Васильевич. Сергей Васильевич Одинцов. Запомнил?

― Сергей Васильевич, и этот осколок может сдвинуться с места?

― В любую минуту. Полсантиметра в сторону ― и привет вам от Одинцова.

Этот человек имел право говорить любые слова. Этот человек не имел будущего и мог плохо думать о будущем других, потому что это смягчало ощущение близкого своего небытия. Этот живой еще человек своей не осуществленной пока смертью подарил ему, сопливому мальчишке, жизнь, которую еще надо осуществить. Алик бережно положил бумагу на стол.

Пьяненький Миша тоже посмотрел на бумагу и протрезвел слегка. Петро встал, разлил всем, поднял рюмку:

― Я эти бумаги читал. Давайте, солдаты, выпьем.

Поднялся Сергей.

― Ну, за то, чтобы я не отдал концы сегодня. Чтобы Сашкин праздник не испортить.

Праздник испортить постарались другие: издалека донесся длинный звук винтовочного выстрела. И ― через паузу ― второй. Все как по команде поставили рюмки на стол. Саша, на ходу сорвав китель со стула, от дверей приказал:

― За мной!

Понимающие в выстрелах, они знали, куда бежать. Бежали впятером. Но Петро на протезе скоро отстал. Бежали вчетвером. Но пьяненький Миша споткнулся и упал. Бежали втроем. И тут Саша вспомнил:

― Серега, не торопись!

― Я сегодня не помру, Сашок, ― пообещал Сергей, не отставая.

Они были у цели: невдалеке моталось во тьме узкое лезвие электрического луча. Кто-то орудовал сильным батарейным фонарем. Саша остановился. Он узнал место. Сегодня утром его здесь окликнул часовой.

― Кто здесь? ― настороженно спросили из темноты, и луч высветил Сашу, Сергея, Алика, поочередно ударяя их по глазам.

― Солдаты, ― ответил Сергей и добавил: ― Помощь не нужна?

К ним подошел немолодой старшина железнодорожной охраны.

― Мне пока не нужно... ― сказал он и перевел луч фонаря вниз вправо. ― А ему... тоже вроде не надо бы.

Перевернутый на спину лежал на черной железнодорожной земле прыщавый Вица с темно-красным бугром вместо левого глаза.

― Четко исполнено, ― задумчиво констатировал Саша.

― Я хотел по ногам и целился по ногам, а вон как вышло... ― из тьмы появился часовой. Не тот, что был утром, но такой же молоденький. Чуть старше Алика. Он всхлипывал.

― Дело твое такое, стражник, стрелять, если непорядок, ― ободряюще заметил Сергей.

― Я три раза крикнул "стой!", а они... их двое было... наоборот, побежали. Я в воздух выстрелил, а потом хотел по ногам, ― захлебываясь, все объяснял, объяснял солдатик.

― Что ты оправдываешься? ― опередил старшина. ― Ты по уставу действовал.

Взревели моторы в Амбулаторном и, светя прорезями затемненных фар, примчались и замерли два "харлея" милицейской раскраски и черная "эмка". Из "эмки" кто-то грузно выпрыгнул, и командирский голос распорядился:

― Докладывайте.

― Товарищ подполковник! ― старшина непонятно как узнавший звание начальника, докладывал громко и без лишних слов: ― Воспользовавшись темнотой, двое неизвестных пытались проникнуть в охраняемый вагон. Часовой Хрисанов заметил их и трижды криком "стой" предложил остановиться. Но эти двое пытались скрыться. Тогда Хрисанов, один раз выстрелив в воздух, вторым ― прицельным ― выстрелом застрелил одного из них.

Старшина вновь осветил Вицу.

― Четко исполнено, ― повторил Сашины слова подполковник, а часовой попытался повторить свое:

― Я хотел по ногам...

― Да помолчи ты! ― перебил его старшина.

― Что в вагоне, который они пытались грабить? ― спросил подполковник.

― Особо важный груз! ― бойко ответил старшина.

― Диспетчер! ― требовательно крикнул подполковник.

― Здесь я, ― отозвался недовольный голос.