Главный поднялся, направился к столику, где стоял графин с водой, но на полпути остановился.

— Товарищ лейтенант, вы уверены, что с этой девушкой, Ниной, случилось что-то такое... одним словом, плохое?

— Как вам сказать... Мы знаем только, что ни дома, ни на работе ее нет.

— А не могла она поехать с Ярошем?

— Бросив работу? Не предупредив мать?

— Вы правы. Да и он бы этого не позволил. М-да... В таком случае... Ярослав тут ни при чем, его я знаю как облупленного!

— Будем надеяться. Я прошу вас, товарищ Савчук, не разглашать нашего разговора. В интересах дела. А сейчас распорядитесь, пожалуйста, чтоб меня провели в гараж...

Почти новенькая «Ява» стояла в углу. Ванжа заглянул в бензобак, отметил, что горючего осталось на донышке, но тут же подумал, что это ничего не дает, так как неизвестно, сколько его было перед ночной поездкой Яроша. Решив, что, возможно, потребуется экспертиза, он пригласил в качестве понятых обеспокоенно вертевшегося невдалеке завхоза и одного из работников гаража. Затем смел с подфарника на платочек слой пыли, вынул из спиц увядший, но еще зеленый стебель, как видно, обрывок значительно большего, и совсем голый — ни листьев, ни корня, ни верхушки.

Оформив протокол, Ванжа подумал, что час назад, поднимаясь по лестнице на пятый этаж в квартиру Яроша, он желал одного — услышать из его уст, где же сейчас Нина, был почти уверен, что вот-вот все выяснится. Возможно, дверь откроет сама Нина, и как это ни будет горько ему, Василию Ванже, зато он определенно будет знать, что не случилось ничего страшного, непоправимого. Час назад... А теперь собирает доказательства. Доказательства чего? Причастности Яроша к преступлению? Но какому преступлению? И что за это время изменилось? Что он узнал? Прежде всего ночная запись. Воспользоваться ею он может, только вернувшись из отпуска. Тогда зачем Ярошу было так спешить?

Проспектом Ворошилова, радуясь, что здесь мало светофоров и можно не терять времени, Ванжа спустился вниз, почти до Днепра, и свернул налево на улицу Розы Люксембург, где за высокой стеной виднелись крыши трикотажной фабрики.

В проходной сторожке ругались два человека.

— Не выйдет! — хриплым басом кричал один, одновременно выпуская из толстого, в красных прожилках носа струи табачного дыма. — Не на того напали, уважаемый Григорий Семенович! Все, по-вашему, — ферзи, а Локотун, видите, пешка.

Второй стоял около столика, склонив большую круглую голову на плечо, говорил презрительно, почти не открывая рта:

— Чего разорался? Меня горлом не возьмешь.

Заметив Ванжу, оба замолчали.

Лейтенант спросил, можно ли позвонить на склад.

— Милиции все можно, — сказал тот, что назвал себя Локотуном, прицеливаясь окурком сигареты в урну. — Но можно и не звонить. Так как перед вами собственной персоной завскладом Григорий Семенович.

Завскладом бросил на него недовольный взгляд.

— Поляков, — представился он. — Чем могу служить милиции?

— А я сейчас не милиция, — Ванжа смущенно улыбнулся, — у меня чисто личное дело. Девушка у вас там работает, хотел, чтобы позвали.

— Кто?

— Сосновская. Нина Сосновская, учились в одной школе.

— Не повезло вам, лейтенант. — Поляков сощурился, глаза превратились в узенькие щелочки. — Нет Сосновской. Как раз сегодня не вышла на работу.

— Не вышла? А что с нею?

— Откуда мне знать? Может, заболела. — Поляков замолчал, пожевал губами и направился к выходу. Уже в дверях добавил: — А может, загуляла где, теперь такая молодежь... Кстати, она не у меня на складе работает, а в цехе ширпотреба. Кладовщицей.

Ванжа проводил его взглядом. Заведующий складом, одетый в модную финскую куртку, шел не спеша, вразвалочку.

— А вы домой к ней заскочите, — посоветовал Локотун. — Чапаевская, 26, это тут недалеко.

— Удобно ли? — Лейтенант сделал вид, что колеблется. — Девушка больная, а я...

— Удобно, еще как удобно! Вас увидит — сразу выздоровеет, — подмигнул Локотун. — Был у меня в молодости такой случай...

Ванжу меньше всего интересовало разглагольствование вахтера о собственной молодости. Он и так знал, что Нина на работу не вышла, и на фабрику приехал лишь потому, что капитан Панин учил его не полагаться на чужие глаза и уши. Завскладом ничего нового не сообщил, и все же было в его словах нечто такое, что заставило лейтенанта лихорадочно перебирать в памяти весь разговор.

«Как раз сегодня не вышла на работу». Как раз сегодня... Следовательно, вчера, то есть во вторник, Нина на работе была. Что из этого вытекает? А ничего. Далее Поляков сказал: «Откуда мне знать? Может, заболела. А может, загуляла где, теперь такая молодежь». Не хотел ли этим сказать, что у Сосновской и раньше случались прогулы? Надо проверить. Хотя это больше похоже на обычное ворчание.

Нужная мысль, которая мелькнула во время разговора с Поляковым и казалась важной, заслуживающей внимания, теперь не давалась Ванже, ускользала.

Ванжа докладывал сдержанно, скрывая волнение:

— Сосновская Нина Павловна, девятнадцати лет, член ВЛКСМ. Прошлой весной закончила среднюю школу, работает кладовщицей на трикотажной фабрике. Живет с матерью и малолетним братом — Чапаевская, 26. Отец несколько лет как умер...

Очеретный слушал молча, попыхивая сигаретой, щурил красивые, под высоким надбровьем глаза.

— ...Встречалась со звукорежиссером областного радио Ярошем. Последнее, зафиксированное свидетелями свидание, — Ванжа почувствовал, что краснеет, — понедельник, 23 мая. Родителям Ярош сказал, что виделся с Сосновской и во вторник, то есть вчера. До восьми вечера. Так ли на самом деле — неизвестно. Ночью поехал на запись, возвратился на рассвете. Главный редактор Савчук утверждает, что не давал Ярошу никакого задания. В среду утром, 25 мая, то есть сегодня, сразу же после ночной записи Ярош отбыл симферопольским поездом в отпуск. Путевка в Мисхор выдана месткомом.

— Все?

— Все. Разве что...

— Я слушаю.

Букву «л» старший лейтенант выговаривал странно, она словно двоилась, прежде чем слететь с губ. Шутники из следственного отделения даже намекали на давнее и пока безрезультатное ухаживание Очеретного за Людмилой Яремчук из научно-технического отдела городского управления.

«Невесть что лезет в голову», — подумал Ванжа, а вслух сказал:

— Ярош брал и ставил мотоцикл «Ява» в присутствии сторожа радиокомитета. Сторож может уточнить время. С ним я еще не говорил...

— Обязательно поговорите. Ночная поездка подозрительна. Разве не странно, что человек, которому следовало бы выспаться перед дорогой, берет мотоцикл и мчится неизвестно куда на запись?

Ванжу мучила та же мысль, но сейчас, услыхав ее из уст Очеретного, он не мог преодолеть желания возразить. Ярош любил Нину, а для Ванжи этим было сказано многое, если не все. Служба в уголовном розыске кое-чему научила его, он уже понял, что человеческие отношения и поступки не всегда укладываются в обычные понятия. Всех мерить на свой лад по меньшей мере наивно, но все же, когда речь идет о любимой девушке...

— На работе Ярош характеризуется положительно, — дополнил Ванжа.

— Вам не приходилось читать положительные характеристики на лиц, переставших считаться с Уголовным кодексом? — Очеретный саркастически засмеялся. — Иногда добрые дядечки нарисуют такое, что хоть прекращай дело — не преступник, а ангелочек.

— Допустим, Ярош торопился записать человека, который был тут проездом или должен вскоре покинуть город.

— Допустим, хотя это и маловероятно. Тогда где эта запись?

— Возможно, забрал с собой. Савчук разрешил ему взять в Мисхор магнитофон. Насколько я понял, Ярош хочет записать голос моря.

— Чей голос? Моря? — Очеретный сбил щелчком пепел с сигареты. — Радио всеми голосами говорит, даже Кащея Бессмертного и Бабы Яги. Но мы же, товарищ лейтенант, живем не в сказке, а в реальном мире. Если Ярош и записал кого-то в ту ночь, то везти кассету в Крым надобности не было. Видимо, она у него дома. Надо бы ее найти.