Цветную фотографию ларца Сухарев взял с собой в Псков для опознания его Марией.

Перед отъездом, получив инструкции у Бурмина, Сухарев пошутил:

— Я как вышедшая на пенсию актриса, мне поручаются одни старушки.

— Коля, это же хорошо. С ними проще. Сравни Эмму из салона — ты же сам стонал от нее, требовал молоко за вредность. И пить со старушками не придется...

— Ну ладно, Владимир Михайлович, опять вы правы — неоспоримая логика...

В Псков Сухарев приехал на машине районного начальства — результат заботы Бурмина. «Умеет к любому человеку подход найти, — думал Сухарев о своем начальнике. — Что в управлении, что здесь — ни в чем отказа не знает. И все так спокойненько, неторопливо. Большой психолог...»

Сухарев отыскал нужную квартиру и застал Марию Алексеевну дома. Он объяснил ей, по какому делу приехал, показал фотографию. Она с недоумением поглядела на Сухарева:

— Ну, чего ты, парень, по пустякам людей беспокоишь? Да, сундук тот самый, только другого цвета. Да на что вам этот сундук? Ничего там не было, одни книжки, совсем старые. Только застежки у них были красивые, так Надежда их поотрывала. А кожу в войну на тапочки пустила.

— Какую кожу?

— Что на обложках была. Да кожа-то старая. И книжки такое старье... Дался вам этот сундук! Прям помешались на нем...

Сухарев терпеливо выслушал ворчание старухи, потом, строго посмотрев на нее, сказал:

— Вот что, Мария Алексеевна. Я к вам приехал по важному делу — по пустяку из Москвы не пошлют. Я прошу вас рассказать все, что вам известно о покупке этого сундука у вашей сестры. Может, она вам об этом говорила? Ваши сведения могли бы нам помочь. Поймите это.

Старуха призадумалась, потом сказала:

— Ну ладно... Коли так, то скажу. Надежда говорила... Мужик, который у нее сундук-то с книгами купил, еще до войны собирался к ней приехать, да не успел. Уж такой хитрый, такой поганец! Обвел ее вокруг пальца. Надька — дура, за гроши книжки ему отдала, а потом узнала, что стоили они больших денег. Мужик-то этот аж из Старицкого приезжал, он там в музее работает. Надежда как узнала про книжки, написала ему, чтоб он ей все возвернул. Этот поганец тут же к ней приехал. «Ты, говорит, Алексеевна, не копай себе яму. Если про эти книжки кто узнает — в тюрьму загремишь. Потому как ты ими незаконно владела, они отцу твоему на сохранение были дадены. А за то, что ты с них серебряные пряжки оторвала да покрышки, достанется тебе...» Уж так он Надежду напугал, она тогда чуть ли не в ногах у этого поганца валялась, все упрашивала, чтоб не губил ее... Да мало того, еще иконы у нее забрал за так, копейки не заплатил...

Вот такие дела... Мне-то что, я к этому никакого касательства не имею. Вот так и скажи своему начальству.

Как поразился бы Ясин, знай он, что каждому из группы Бурмина хорошо знакомы не только его фамилия, имя и отчество, но и многое другое из его жизни.

Знакомить Ясина с «записками» Истомина, хотя они и предназначались ему, руководители операции до ее окончания считали нецелесообразным.

Но более всех поразился бы Засекин, узнай он, что является причиной споров и расхождения во мнениях среди сотрудников группы.

Все упиралось в историю с исчезновением содержимого ящика из-под пола Старицкой часовни. Предполагалось, что Засекин скрыл правду — он, мол, знает, что в ящике, но скрывает по неизвестным причинам. Бурмин это опровергал. И тут одно новое событие прояснило часть обстоятельств этой сложной истории.

После того как Эньшин спрятал в болоте украденные предметы, он жил в постоянной тревоге. Нужно было скорее ехать в Старицкое, но его пугала встреча с Лисовским. Только предвкушение момента, когда он вновь увидит то, ради чего пришлось ему перенести изнурительные поездки, потратить столько сил, торопило действовать.

Наконец поездка состоялась. Эньшин добрался до Старицкого на рассвете, как и рассчитывал. В старицкой роще он укрыл машину, спустился в ложбину, от которой начинался овраг, и направился к заветному месту.

Если бы кто и встретился, то не удивился — идет грибник с плетеной корзиной.

Эньшин достал мешочек, схороненный в болоте, положил в корзину, сверху прикрыл ветками и травой. Вернулся к машине другим путем и отправился в Москву. В середине пути он съехал с шоссе и, остановив машину в густых зарослях, немного передохнул, все время опасаясь, как бы кто не потревожил его теперь, когда в его руках такие ценности.

Мог ли знать Эньшин, что по приказу полковника Шульгина ему была обеспечена надежная охрана.

Заехав поглубже в лес и уверившись, что его никто не увидит, Эньшин решил рассмотреть драгоценности. Достал панагию — она легла на ладонь приятной тяжестью, потом нагрудную икону. Эньшин завороженно смотрел на нее: причудливый узор серебряной скани, в центре — камея сиренево-голубого камня, в камне просвечивает, чуть выступая, фигура Христа. А вокруг жемчужины — их много... двадцать четыре — сосчитал Эньшин. Глаз не отведешь от их молочного сияния.

Эньшин обмяк. Сидел неподвижно, задерживая дыхание, боясь пошевелиться, чтобы не исчезло с ладони это чудо.

— Нет цены, нет цены... — бормотал он, как в бреду, и тревожно оглядывался по сторонам. Но все было спокойно, лес жил обычной своей жизнью, быть может, радовался, что хранит все живое — отдает свое дыхание, свои соки для продолжения жизни...

Эньшин осмотрел остальные предметы: кресты и золотой оклад с изморозью скани, сквозь которую мерцал теплый свет, словно вобравший в себя закатное солнце...

— Бесценно, бесценно... — опять бормотал Эньшин.

Голова его налилась тяжестью, руки тряслись, вдруг исчезла его обычная выправка, заученность движений, внушительность — в машине сидел мгновенно постаревший человек (клад, несомненно, обладал волшебством!): он был бледен, выражение лица было одновременно и растерянным и жестоким, алчным, брови нависли, взмокшие волосы прилипли ко лбу. В эти мгновения в нем вдруг проглянуло сходство с Лисовским.

Машина Эньшина снова помчалась по шоссе.

В подмосковном дачном поселке, среди голенастых сосен, огражденных высокими заборами, на небольшом участке приютился невзрачный домик. Здесь жила родственница жены Эньшина — одинокая старушка. В ее дворике остановилась запыленная машина Эньшина.

— Откуда ты, Сенечка? Что без Веруши? Не случилось ли чего?

— Все в порядке. Возвращаюсь из командировки, заехал по пути вас навестить. — Эньшин протянул женщине свертки.

— Куда, батюшка, ты мне дорогие такие конфеты?

— Кто же побалует вас, как не мы с Верой.

— Ну пойдем, отдохни и поешь, небось проголодался в дороге.

Когда совсем стемнело, Эньшин осторожно вышел во двор, подошел к той стене дома, которая была не видна с улицы, и, внимательно осмотревшись, спрятал сверток с ценностями. Он давно приметил отверстие в кирпичном фундаменте и, сунув туда сверток, заложил его дровами, которые были сложены у стены.

Эньшин ждал приезда Райнера. Он был очень возбужден и все время глотал таблетки. Ему нужно было в последний раз, как он рассчитывал, побывать в Старицком и забраться наконец в ту боковую пещеру, где был обозначенный на плане пункт «Иона».

Сообщение о приезде Райнера заставило Эньшина не откладывать более задуманное. Он давно все рассчитал и принял твердое решение: уехать. Уехать навсегда, за пределы этой страны, где ему остается лишь завершить дела. Теперь он должен поехать в Старицкое. В последний раз. Он никогда не захочет больше трястись по этой скверной дороге, на этой уже изрядно потрепанной машине.

Ему необходимы другие дороги, другие машины, другая страна, другая жизнь.

В Старицком Эньшин встретился с Лисовским поздно вечером. В машине они отъехали подальше от поселка.

— Едет Райнер, — сообщил Эньшин.

— Где же пропавшее? — прохрипел Лисовский. — Вы же обещали сказать.