— Если даже оно отравлено, то мы умрем вместе, как Ромео и Джульетта, — прошептал он на ухо жене. — Но я все же верю в добрые русские сказки, где ядом напоены лишь яблоки.

— Бабайка не будет нас травить, — Светлана не оторвалась от плеча мужа, потому голос ее прозвучал глухо.

Граф выудил из рук жены бутылку и вытащил пробку зубами.

— Долгие лета! — улыбнулся вампир и сделал первый глоток. — Теперь ваш черед, Светлана.

Светлана судорожно попыталась проглотить ту малость крови, которую отхлебнула из горлышка темной бутылки. Граф осторожно коснулся ладонью напряженной шеи жены и провел по ней рукой, помогая проглотить.

— Какая гадость! — выдохнула Светлана, еле сдерживаясь, чтобы не сплюнуть в сторону.

— Да, не надо было мне тогда соглашаться с вашей матушкой на такой неравный обмен… Ваша кровь, Светлана, была намного вкуснее. Вы голодны?

Ее губы были по-прежнему нервно сжаты, пальцами она вцепилась в передник и плюхнулась на каменную ступеньку склепа.

— Не настолько, чтобы пить это.

— Ну, так дело не пойдет. Вы предлагаете мне одному выпить всю бутылку? Мы же не хотим провести тут весь день, а у нас осталось чуть больше часа…

С этими словами Фридрих скользнул рукой под красную юбку и сжал дрожащую коленку.

— И вообще в склепостроении я предпочитаю готический стиль, а не неоклассицизм.

— У меня осталось открытым окно, — выдохнула Светлана едва слышно. — Хотя уже почти среда…

— А может все же в «Асторию», а потом вместе на вокзал?

— Вы за старое, Фридрих?

Светлана отстранилась от мужа и в упор посмотрела на него сузившимися кошачьими глазами.

— Светлана, я безумно желаю вас, но уже слишком стар для того, чтобы красть любовь под боком у мертвецов. Я даю вам на раздумья этот день. Я приду завтра проститься с князем и… Вы дадите мне свой окончательный ответ.

Рука графа исчезла, и Светлана нервно одернула юбку. На кладбище стало совсем тихо, даже комары больше не пищали. Граф поднялся и протянул жене руку.

— Идемте, я провожу вас домой. Хотя… У нас в запасе целый час, и я хочу пойти на Поцелуев мост, чтобы поцеловать вас. Даже если это станет нашим прощальным поцелуем. Но вдруг, если вы не слышите голоса разума, вы услышите зов своей бессмертной души?

Светлана вложила руку в ладонь Фридриха и сжала ее тонкими пальцами. Над ними тут же взвился комариный рой, и граф с улыбкой толкнул ногой бутылку: чухонская кровь тут же залила сероватые ступени чужого склепа.

Граф фон Крок проснулся со сладким вкусом поцелуя на губах. Нет, не того неистового, которым одарила его Светлана на Поцелуевом мосту, по своей вампирской неопытности распоров ему губу молодыми острыми клыками. Ужаснувшись содеянному, она хотела отпрянуть от него, но он притянул ее обратно и улыбнулся. Тогда она осторожно коснулась языком темной капли в уголке его рта — и графу на миг показалось, что он вновь слышит затихающие удары ее сердца, чувствует вкус собственной крови, которая должна была оросить его темные губы, чтобы он мог даровать поцелуй бессмертия посиневшей девушке, безвольно лежащей у него на руках.

Пустой гостиничный номер наполнился серостью петербургского позднего вечера, и граф понимал, что нужно вставать, ведь минуты, оставшиеся до отхода поезда, таяли мучительно быстро. Получаса на прощание не хватит ни ему, ни Светлане. Предчувствие никогда не обманывало его: он не сомневался, что встреча в Фонтанном доме станет прощанием на долгие сорок лет.

Он понял это еще и по тому короткому легкому, словно у ребенка, поцелую, которым одарила его Светлана на пороге родительского дома, когда он, наплевав на уже почти белый утренний воздух, все никак не мог отпустить заветной руки. Хотелось унести с собой воспоминание о девичьей робости, сохранить его до новой встречи, потому что через сорок лет это будет совсем другая Светлана. Но когда дверь парадной все же хлопнула, граф взмахнул крылами летучей мыши, неистово прорезав ими безжалостное утреннее небо блистательного Санкт-Петербурга, равнодушного к трагедиям прошлого, настоящего и будущего. На костях построенный, на костях и процветает.

На столе Фридрих нашел записку от Раду, в которой оборотень уведомлял его, что забрал из номера все вещи, чтобы граф за считанные минуты мог долететь до Фонтанки. Граф заправил кровать и захлопнул дверь чужой теперь комнаты. Возвратил ключи портье и вышел на улицу. Впереди его ждал короткий и грустный полет. Он опустился на карниз, но окно в комнате Светланы оказалось закрытым, и комната сквозь плотные портьеры выглядела пустой. Пришлось спрыгнуть на мостовую и поздороваться с дядей Ваней, который держал метлу на манер ружья.

В передней его никто не встречал, и граф направился в гостиную, где, как и три дня назад, сидели на диване князь и княгиня Кровавые. Только на Марии сегодня было черное прогулочное платье, мягко облегающее ее тонкую фигуру, и широкополая черная шляпа с плюмажем из натуральных перьев и чучелом вороненка. Князь же по-прежнему был сер в своем сером костюме.

Фридрих с радостью отметил их неприкрытое вежливой скукой удивление при виде зятя, облаченного в дорогую черную тройку. Он поклонился князю, который поднялся при его появлении, и склонился над протянутой рукой княгини, продолжавшей сидеть на диване.

— Светлана еще спит. Вернулась вчера почти засветло, — с ухмылкой промурлыкала Мария, скрещивая руки в тонких кружевных перчатках на манер распятия. — Так что вам навряд ли удастся проститься еще раз.

Граф молча кивнул. Он ожидал подобного отказа от князей Кровавых и не собирался настаивать на прощании с женой.

— Долгие проводы, лишние слезы, — пробурчал Мирослав и протянул трансильванцу руку.

Тот крепко пожал ее и бросил быстрый взгляд на дверной проем в смутной надежде увидеть Светлану, но весь этаж выглядел обреченно пустым.

— О, шум мотора! — вдруг оживился князь. — Федор отвезет вас на вокзал.

— Премного благодарен, — сухо проговорил граф фон Крок, но все же замешкался в передней.

Что-то удерживало его, не давало сделать последнего рокового шага из Фонтанного дома. Княжеская чета стояла перед ним в немом ожидании. Но граф смотрел через их головы туда, где на фоне окна показался призрачный силуэт Светланы. Фридрих быстро отвел взгляд, борясь с желанным миражом, и вновь увидел перед собой только Мирослава и Марию — далёких, холодных и смертельно бледных. Затем вновь глянул в окно: призрак оставался на карнизе.

О, какой же еще более бледной, холодной и далёкой показалась ему Светлана в одной нательной рубахе, даже без пояса, но с перекинутыми вперёд двумя косичками. Граф попытался поймать ее взгляд — отполированный изумруд — и без какой-либо надежды стал ждать появления на смертельно-бледных щеках румянца и, не выдержав, снова первым отвел взгляд.

— Фридрих, вы забыли присесть на дорожку! — как раскат грома, прозвучал в томительной тишине голос княгини Кровавой.

Граф рухнул на диван и замер под картиной, не сводя взгляда с жены. Та протянула к нему руку, и пальцы распластались по стеклу. Мирослав тем временем поставил супруге стул, а сам присел на подоконник, закрыв собою дочь. Так они и сидели молча, может быть, минуту, может, две, пока голос дяди Вани, отворившего дверь, не заставил всех вздрогнуть:

— Пора ехать, барин.

Все вскочили. Когда князь отошел от окна, карниз снова был пуст. Фридрих развернулся и вышел, собрав в кулак всю свою волю, чтобы не броситься в спальню княжны, в которую та явно успела уже вернуться все так же по карнизам. Дядя Ваня почти бесшумно прикрыл тяжелую дверь парадной, и граф сделал шаг к работающему Форду, у распахнутой задней дверцы которого стоял Федор Алексеевич, крутя в руках фляжку.

— Выпьем первый бокал за свободный народ. А второй наш бокал за девиз наш «Вперед»! А наш третий бокал будем все подымать за любимую Русь, нашу родину-мать.