То, что у страха глаза велики, возможно, ещё и правда в российских лесах — Светлана с трудом уворачивалась от острых веток, готовых ослепить ее навсегда, а не временно — страхом за свою висящую на волоске жизнь.

Но вот ноги от страха быстрыми, как у волка, не становятся — это точно. Хотя Светлана была уверена, что в жизни не бегала так быстро, как и в том, что страха такого терпеть ей не доводилось доселе, ведь обычно за ней гнались добрые упыри. Впрочем, уверенности в существовании добрых упырей в ней поубавилось: добрыми их, вероятнее всего, делали обереги, по приказу княгини вышитые на ее рубахе еще в младенчестве. Потом их только перешивали на подол других рубах, побольше, — и вот они безвозвратно утеряны, как и ее безопасность.

       Светлана боялась потерять даже долю секунды и не оборачивалась, чтобы узнать, кто ее преследует: волк-защитник или не человек, а злыдень, первородный мерзавец Сашенька.

       — Светлана!

       Это был голос Прасковьи, но княжна и тут не покрутила головой, чтобы отыскать русалку. Та сама нащупала ее руку и бежать стало немного легче, а потом и вообще наступило блаженство, когда разодранных в кровь стоп коснулись прохладные воды озера.

       — Ныряй!

       И княжна нырнула, даже воздуха в грудь не набрав. Хотела сразу вынырнуть, да не тут-то было — руки Прасковьи камнем лежали на плечах и тянули вниз на самое дно. Светлана беспомощно забила ногами, пытаясь всплыть на поверхность озера, но вместо того нащупала ими вязкий ил. Минута или больше прошла под водой в бессильной борьбе пока еще живой девушки и мертвой. Силы покидали Светлану, и она перестала сопротивляться топящей ее русалке, но вдруг почувствовала на плечах огромные ручища и разглядела в воде зыбкие очертания волчьих лап.

       Ее потащили вверх, и вот уже губы поймали спасительный воздух. Мокрый седой дед держал ее на плаву, и потребовалось долгое мгновение, чтобы Светлана сумела признать в своем спасителе Бурого. Сама плыть она не могла, потому привалилась к его спине, обхватив слабыми руками сморщенную шею, а потом уже, лёжа на траве, получше разглядела спасшее её чудище: только половина тела у Бурого была человечьей, задние лапы и хвост оставались волчьими. С трудом далось старику перевоплощение в человека и сейчас, как ни силился, как ни дергался, не мог Бурый вернуться в шкуру волка полностью.

       — Жива, дитятко мое, жива… — хрипел он губами, на которых пузырилась пена.

       — Бурый! Деда! — вскричала княжна и склонилась над ним, заливая сморщенное лицо водой с волос и слезами. — Деда!

       Упала она ему на грудь, всю ощупала и поняла, что-то были последние его слова. Отдал он за неё жизнь свою, вырвав из рук русалки. Подняла Светлана голову, чтобы отыскать убийцу своего волка, но за высоким стройным хороводом русалок не увидела Прасковьи. Кто нагая, кто наполовину одетая, все они закрыли собой провинившуюся сестру. Оглянулась тогда Светлана назад, вспомнив про преследователя, и ахнула — и то неверно сказать было б: рот беззвучно открыла и себя прикрыть не поспешила. За ее спиной стоял граф фон Крок. Растрепанный спросонья, без камзола, в распахнутой на груди сорочке.

       — Я не успел… — проговорил он, как показалось ей, тоже одними лишь губами. — Под вашим одеялом убийственный сон. И он оказался страшнее яви… Вы живы, а вот во сне…

       Он закрыл глаза и отвернулся, чтобы стянуть с себя сорочку, и протянул ее Светлане, не оборачиваясь, и княжна поспешно запахнулась в неё, ставшую от воды полупрозрачной.

       — Во сне я сделал то, что обещал вам и князю не делать… За что она вас топила?

       Светлана не обернулась к русалкам. Голос ее дрожал:

       — Я хочу верить, что она меня спасала от Сашеньки…

       — Святая простота…

       Светлана вздрогнула от голоса отца. Князь стоял невдалеке на коленях, опершись на палку, которая под тяжестью его тела чуть ли не наполовину вошла в землю.

       — Мне мстила… — Мирослав поднял потемневшие глаза на русалок и выкрикнул в их толпу: — Дрянь! — а потом прошёлся взглядом по каждой русалке: — Никому из вас веры больше от меня не будет. Так вы отплатили мне за добро…

       Голос князя был тих, но от него мурашки бежали даже по мертвой коже.

       — Где рубаха моей дочери?! — уже снова кричал Мирослав, продолжая стоять на коленях.

       Русалки не отвечали, и граф сделал к князю нетвердый шаг.

       — Помоги… — подкрепил его намерение тихой просьбой Мирослав и оперся на подставленное плечо. — Отведи меня, граф, обратно к ведьме. Самому не дойти…

       — А как же княжна?

       Но обернуться граф не сумел — синий взгляд князя приковал его к себе, как магнитом.

       — Не смотри на неё такую. И знай, на тебя сейчас одна надежда. На твоё слово и силу воли — никто, окромя тебя, сейчас дочь мою не защитит. Твари эти лишь оберегов боялись…

       — Так как оставить ее сейчас с русалками одну?

       Князь тяжело выдохнул и попытался ослабить хватку графа на своем плече — не вышло.

       — Она с нами пойдёт, — посмотрел Мирослав уже не на трансильванского вампира, а на дочь. — Скорости во мне сейчас, что в улитке. Немного…

       Светлана сильнее запахнула сорочку и подвязала ее пояском, наспех сплетенным из травы одной из русалок. Влажная ткань едва доходила княжне до середины бедра, и она, чувствуя себя богиней-охотницей Дианой, с трудом поборола стыд и подлезла под вторую руку отца, в которой тот держал одолженный дедушкой Лешим посох. Они двигались медленно и молча, но горестные мысли все равно заливали бледное лицо княжны краской стыда.

       Не дойдя до землянки совсем немного, они остановились. Светлана вскинула голову в том направлении, куда глядел князь, но не увидела в кустах ничего, потому вздрогнула, когда отец тихо позвал Дуняшу. Русалка вышла к ним с опущенной головой. От длинных волос остались одни лишь воспоминания в виде облезлых рваных прядей. Светлана могла догадаться, что отдирали от дерева пленницу ножом. Сарафан с рубахой были пыльными — Дуняша бросила их на тропинку, вступив в неравную борьбу с упырем.

       — Подойди ко мне.

       Она подошла и опустилась перед князем на колени, а тот сначала тронул ее макушку рукой, а потом уже склонился к ней с поцелуем.

       — Не кручинься, Дуняшка. Волосы давно не главная красота женщины. Красота ее внутри.

       Теперь русалка стояла перед ним во весь свой небольшой рост, и он трогал пальцами ее бледную щеку. Потом спустился рукой к груди.

       — В сердце. Оно у тебя по-прежнему горячее. За то и полюбилась ты мне. Сразу приметил тебя среди подружек. Теперь ты и для других будешь выделяться, но не только волосами — сорока разнесёт славу о тебе по окрестным лесам.