Княжна попятилась.
— Никто вам меня не вручал. Чего вздумали… — она хотела выкрикнуть это, но сумела лишь прошептать.
Граф сделал шаг, другой, и вот его руки уже коснулись грубого льна на ее талии.
— Это вы что-то вздумали себе… — пробормотал трансильванец. — Напридумывали… Будто не понимаете, как мне безумно тяжело подле живой девушки с кровоточащими ногами…
— А вы в пятки кусаете? — голос у Светланы дрогнул, превратив шепот в хрип. — Я думала, только в Тифлисе этим балуются… Сашенька рассказывал…
Она замолчала под тяжестью темного взгляда трансильванца. Сашенька… Слово-то какое — бьет в голове набатом. Сашенька… Бежать в землянку, распахнуть дверь и в ноги судьям повалиться… Нет у него защиты от них… Никого у него нет…
— Куда вы?!
Граф схватил ее за руку — точно тюремный браслет надел: не вырвешься.
— Неужели не понимаете… Из-за меня все это… Всех погубила…
— Это предназначение женщины, — зашептал вампир в бледное лицо живой девушке, — губить мужчин… А мы и рады быть погубленными… Не рвитесь — только больно себе сделаете. Не пущу вас. Велено в город к матери доставить — так и сделаю. Фон Кроки от слова своего никогда еще не отступались. Не пойдете по своей доброй воле, пойдете по моей злой…
Светлана глядела на него исподлобья — игра в ладушки затягивалась: ледяные пальцы прожгли запястье до кости, кровь стыла и больше не приливала к лицу.
— Вы уже передумали нести меня на руках? — спросила она с вызовом вернувшимся из небытия голосом.
Граф свой потерял и потому молча подхватил княжну на руки. Светлана привалилась к холодной груди и попыталась отстраниться: не тут-то было — граф только плотнее закутал ее плащом, то ли согревая, то ли пряча от лесных жителей. Как резвый конь, вампир тут же сорвался в карьер. И Светлана перестала чувствовать холод мертвой кожи, провалившись в черный сон.
Глава 28 “Ключ от несчастья и чухонская кровь”
Ключ к счастью вещь эфемерная, а вот к несчастью — очень даже осязаемая, если это ключ от хрустального гроба, где томится несчастная в часы похмелья княгиня Кровавая.
— Куды ключи подевал? — навис над сжавшимся Бабайкой дядя Ваня, но домовой изловчился и между ног его пролез.
— Как что пропало, так сразу Бабайка! — шикнул он уже от двери. — Не брал я никаких ключей. Их милостивый государь Федор Алексеевич в карман себе изволили покласть. Как заперли мадаму нашу, так и поклали… Тьфу ты господи, убрали!
— Да чтоб тебя вывез кто в бочке из-под капусты! — всплеснул ручищами дворник.
— И снова меня! Да чтоб вам всем пусто было! — продолжал шипеть Бабайка и вдруг ровно выдал подхваченную где-то поговорку: — Счастье в сундуке, а ключ в небесах, высоко… Улетел ключик наш… А кувалда осталась.
Ступай за кувалдой, дурень!
— Дык как же можно… Кувалдой… По матушке нашей…
— Фу ты, ну ты… Да чтоб провалиться тебе вместе со своей метлой!
— Стучать изволят… — выдал пропавшим голосом совсем тихо дворник, да голову так в плечи втянул, будто стучала княгиня Мария не по хрустальной крышке своей тюрьмы, а по его картузу.
— Не глухой!
Да и глухой бы перезвон такой услышал, но крепок хрусталь горный — голыми руками княгине не взять его. Надо брать кувалду, но стоит же дурень истуканом, а домовому кувалда не с руки — у его брата на все непредвиденные случаи жизни кочерга имеется.
С ней на плече, точно заправский солдатик, и отправился Бабайка в спальню княгини Марии, надеясь, что горя с хозяйкой не хлебнет. Надо ж было Федору Алексеевичу обернулся голубем прямо в комнате девицы Марципановой — прошиб ставню и стрелой к князю. Даже слова не сказал, что там стряслось у них с гостями. Хорошо еще беспроводная связь у них имеется и телефон между Фонтанным домом и землянкой ветряной ведьмы не протянули. Все каналы, проспекты и тракты перерыли б, как кроты, а у людей самих мостовые такие, что в лесу меньше спотыкаешься, чем в городе…
Это Бабайка думал, пока топтался на пороге княжеской спальни. Схватить кочергу ума много не надо, да и разбить хрусталь всякий дурак сможет, а вот не попасться под горячую руку княгини — тут ума палата нужна. У Бабайки хоть она и была, да ключ давно был потерян… и не в кармане княжеского секретаря. Может и не простить княгиня ему разбитого хрусталя… Гроб не люстра, в лавке не купишь…
— Фу ты, ну ты… — выдохнул Бабайка громко и медленно двинулся к гробу, точно по шаткому льду.
Княгиня смотрела на него широко распахнутыми глазами и видела, наверное, только занесенную над ней кочергу.
— Нема ключа… — пожал домовой плечами и потряс кочергой: — Бить?
Княгиня кивнула и скоро сидела уже на груде хрусталя, а Бабайка жалостливо жался в углу, глядя на дрожащую в руках княгини кочергу. Он-то сбил всего лишь замок, это она сама потом расколотила все к чертовой и прочей матери!
— Чего смотришь? — прищурилась княгиня Мария, и Бабайка вовсе глаза закрыл. — Пост на носу. Пить все равно не буду… — Домовой снова смотрел на хозяйку Фонтанного дома большими, на сей раз от удивления, глазами. — А потом, быть может, вообще пьяных за версту обходить стану… Надоели эти кролики, надоели… Мерзкие они и мысли их мерзкие… Но костыли для Игошеньки мы сделать обязаны…
Она поднялась с груды хрусталя и стряхнула с измятого платья осколки.
— Куда понесла Федьку нелегкая? — обернулась она к углу, где по-прежнему торчал домовой.
Взгляд у княгини был злой, и Бабайка затрясся от него, как от мороза.
— Знать не знаю…
— Врешь! — выплюнула она и протянула к нему тонкие руки. — Вытрясу всю правду из глотки твоей!
Тут между ног не проскользнешь — в юбках запутаешься. А ведь выбьет из него душу рукой, точно пыль палкой из половичка.
— Если что с дочерью моей, глотку перегрызу!
Бабайка согнулся в три погибели и стал похож на мячик и этот мячик сопел:
— Опять я, снова я… При чем тут я?
— Не о тебе речь… Знаешь, о ком… Говори все, как есть! — присела Мария подле скорчившегося домового.
Тот немного вытянул голову из плеч, совсем как черепаха из панциря, и прошевелил почти что беззвучно губами:
— Ничего не знаю, вот вам…
Он хотел только произнести слово «крест», не показывая, но даже мысль о святотатстве заставила княгиню отпрыгнуть к двери, а потом и выскочить в нее, заслышав дверной колокольчик.
