— Сколько у нас есть времени? — спросил хозяин номера.

       — Для чего? — спросила побледневшая княжна, казалось, одними губами.

       Граф смерил ее суровым, почти отцовским взглядом, задержавшись на мгновение на сжатом в руках поясе плаща, и ответил:

       — Не для чего, а до чего. Надо правильно задавать вопросы, а то я подумаю лишнее, а это совсем не в ваших интересах, милая барышня. До того, как вы покинете меня?

       — Часов пять… — едва слышно ответила княжна. — Дни у нас сейчас очень длинные, а ночи очень короткие.

              — А вы так и простоите в плаще все пять часов? Здесь не то что душно, потому что номер три дня пустовал, здесь просто жарко, если судить по цвету вашего лица. Позвольте принять от вас плащ?

       Княжна дрожащими пальцами расстегнула плащ и повесила на спинку стула, где уже лежала отколотая шляпка. Граф фон Крок бесшумно скинул свой тяжелый плащ на кресло, в котором сидел, пока Светлана писала записку для отца, а следом полетел и его камзол. Оставшись в одной сорочке, как в деревенском доме, трансильванец протянул к княжне руку, точно приглашая последовать за ним. Но куда?

       Из гостиной приоткрытая дверь вела в спальню, и Светлана не сумела скрыть дрожи, охватившей ее от макушки до кончиков пальцем. Все лицо ее вспыхнуло, а щеки, продолжавшие пылать еще с таксомотора, сравнялись краснотой с перезрелой свеклой. Стыд подпалил и уши, утяжеленные продолговатыми бриллиантовыми солитерами. Сама княгиня за последние годы, следуя моде, отвыкла носить серьги и украшала уши, лишь облачаясь в старые одежи князю на потеху, но повзрослевшую дочь одевала строго по моде, даже той, что введена была французскими артистками. Единственной деталью туалета модницы, которую Мария так и не приняла, были утренние чепчики от Маделены Доллей. Однако сейчас Светлана с превеликой радостью спрятала бы свои горящие уши пусть даже в дешевый кружевной платочек.

       — Фридрих… — княжна с трудом произнесла имя графа, но ей казалось, что только так она сумеет оградить себя от возможных не очень честных намерений трансильванского вампира. — Я останусь в гостиной, чтобы не потревожить ваш сон, когда придет время уходить.

       Он улыбнулся одними губами, не обнажая зубов, и Светлана задрожала еще сильнее, понимая, что вампир прячет от нее смертоносные клыки.

       — Вам прекрасно известно, Светлана, что пробудить вампира от дневного сна простым хлопком двери невозможно, — ответил он невозмутимо и сам нашел нервно сжатые пальцы княжны, которые ей тотчас пришлось расправить, чтобы переплести с затянутыми в перчатку, оградившую ее от смертельного холода мертвой кожи. Хотя холод давно уже разлился в ее груди и бежал ледяными ручейками по спине.

       — Прошу вас, Светлана, не лишайте меня вашей компании на те недолгие четверть часа, которые я еще в состоянии держать глаза открытыми. Прошу…

       Он повел ее к роковой двери, точно в танце, на вытянутой руке. Когда Светлана ступила с ковра на паркет, то снова вздрогнула, испугавшись звука собственных шагов — граф даже на подкованных каблуках двигался, казалось ей, бесшумно. Отпустив ее руку, он не стал закрывать дверь, а медленно подошел к окну, чтобы проверить, насколько плотно задернуты толстые портьеры с выпуклыми розовыми бутонами. Затем включил верхний свет.

       Чтобы не глядеть в пугающие глаза трансильванца, Светлана подняла голову к потолку, якобы любуясь, как искусственный огонь играет бусинами, которыми был расшит абажур. Такие же украшали прикроватные электрические лампы, которые граф решил не включать. А княжна решила не опускать голову, будто находила что-то забавное в сочетании бутонов роз с геометрическим греческим орнаментом, бегущем по бордюру. Все здесь было в розах — и их невидимые шипы впивались в вспотевшие ладони запертой в чужом номере дочери князя Мирослава Кровавого. До боли. Резкой. Невыносимой.

       Розы были вышиты и на покрывалах, которые укрывали обе кровати, плотно сдвинутые друг с другом. Пирамидки из трёх подушек с белыми кружевными наволочками возвышались в изголовье в первозданном виде. Граф действительно по приезду тут же отправился в Фонтанный дом. Изображенные на картине две греческие девушки будто шептались о судьбе Светланы, и под их взглядами княжна похолодела: виски свело не от легкого морского бриза, которым веяло от картины, а от колких ледяных брызг надвигающегося шторма, который назревал в четырех стенах розовой комнаты.

       Светлана спешно направилась к стулу, но граф перехватил его и, поставив посередине комнаты, сел на него сам, махнув рукой в сторону кровати.

       — Я надеюсь, вы тоже сумеете вздремнуть, потому что варварство спать в театре. Это все-таки не кинематограф! — усмехнулся граф снова одними губами. — Я же воспользуюсь для сна стулом.

       — Отчего бы вам не воспользоваться кроватью? — дрожащим голосом проговорила княжна.

       Вампир снова усмехнулся.

       — Простите, Светлана, но я не настолько плохо воспитан, чтобы позволить себе лежать, когда дама сидит. И я не смею предлагать вам разделить эту кровать со мной, потому что у меня нет меча, чтобы положить между нами, точно Тристан и Изольда… Хотя, помнится, им это не особо помогло…

       — Всему виной было не отсутствие воспитания, а любовное зелье, — дрожащим голосом ответила княжна и, осторожно присев на край ближайшей к окну кровати, облокотилась на изножье, чтобы не нарушать ее идеального порядка.

       Граф покачал головой:

       — Прошу меня простить, Светлана, но я ужасно хочу спать. Такое чувство, что Федор Алексеевич подсыпал в кровь зелья… Пусть и не любовного, но явно одурманивающего. Глаза так и закрываются, чтобы увидеть прекрасный сон, в котором снова будете вы, Светлана… Как под вашим чудесным лоскутным одеяльцем.

       Спина Светланы напряглась еще сильнее, и пожар на лице вспыхнул с прежней и даже возросшей мощью.

       — Я сейчас закрою глаза, и вы сможете раздеться.

       — Позвольте мне остаться одетой.

       — Я ни в коем разе не желал вас смутить, — говорил граф, нисколько не поменявшись в лице. — Конечно же, воспользуйтесь ширмой! Возможно, вы даже захотите принять ванну — из крана течёт и горячая, и холодная вода… И, поверьте, ее шум тоже не потревожит моего сна.

       Она бы сейчас с радостью бросилась в прорубь, будь на дворе зима. Принимать ванну, имея за стенкой постороннего мужчину — нонсенс для княжеской дочери. Неужели граф этого не понимает? Или он потешается над ней?

       — Я могу прилечь и в одежде! — и Светлана действительно нагнулась, чтобы ослабить шнурки ботинок. — Это не сарафан, и даже если я сумею справиться со всеми крючочками без посторонней помощи, то у меня уйдет на одевание больше часа… — говорила она, не поднимая головы, и когда краем глаза заметила на губах графа усмешку, выпрямилась, так и оставшись в ботинках. — Не тревожьтесь обо мне, Фридрих, — звонко отчеканила она. — Здесь не так душно, как вам кажется.