Сняла Светлана рубаху и туфли сняла. В одной своей первородной красе на берегу лесного озера осталась. А русалки все на нее воззрились и зашушукались промеж собой. А о чем, княжне не слышно было.

       Русская поговорка, сколько волка не корми, а он все равно в лес смотрит, совершенно не работала в столице Российской Империи: трансильванского волка не кормили как раз-таки в княжеском доме, а послали бедного белого, а с голодухи уже почти серого, гостя самолично разживиться чем-нибудь в лесу, хотя голодный господин Грабан предпочел бы сейчас трапезу на китайском фарфоре — на золоте есть ему еще никогда не предлагали, да он и не рассчитывал на подобную щедрость русского князя. Однако и русской охоты вместо обеда не мог предположить.

        Чтобы не обидеть местное лесное общество, Раду пытался заговорить с Бурым, но старый волк только скалился, желая сохранять немоту даже в зверином обличье. Сколько ни вилял трансильванец белёсым хвостом, а в дружбе ему любимым волком княжны было отказано раз и навсегда.

       Однако убедившись в полном отсутствии в госте охотничьих навыков, Бурый погнался за зайцем сам. За одним — сначала накормит гостя, а потом уже и сам за трапезу ляжет. О русском гостеприимстве Бурый помнил даже в зверином обличье, как и про опасность погони за двумя зайцами. Но второго он поймал довольно быстро, и трапеза оказалась у них на двоих. Гость ел зайца очень аккуратно, а потом принялся обтирать морду о траву.

       «Басурманин!» — чуть ли не фыркнул старый волк, и молодой сразу как-то виновато поджал уши. А потом поджимал уже от ужаса, когда, просунув между кустами довольную морду, увидел на поляне обнаженную княжну. В срамном виде видеть девушку совестно даже оборотню. Да и русалки были все как одна без рубах. Назад попятиться хочет, так никак: лапы будто в землю вросли, и морды не опустить — глаза так и следят, так и следят за розовым телом живой девушки.

       Светлана с весёлым смехом присоединилась к хороводу нагих мертвых подруг. Они рьяно закружились по поляне, затем сошлись в ее центре и принялись наглаживать друг друга по волосам, щекам, шее, груди и изредка даже касались бледных губ лёгкими поцелуями. Светлана одна чувствовала девичье смущение и чуралась мертвого бесстыдства, все оглядываясь на лес, будто действительно видела две следящих за ней пары звериных глаз.

       Нет, волков хорошо скрывала высокая трава. Бурый явно не подглядывал, а затаился в траве по делу, и Раду тоже перестал делать тщетные попытки уйти от поляны подальше в лес. Однако все же сумел закрыть глаза и зарыться мордой в траву, точно желая уснуть. А именно этого и требовала его человечья душа: заспать весь этот срам и открыть глаза лишь тогда, когда княжна снова окажется одетой.

       И когда глаза трансильванского волка снова открылись, он действительно не увидел розового тела — только русые волосы метались в центре круга: русалки все до единой набросились на Светлану и с жутким хохотом принялись ее щекотать. Раду рванулся на помощь, то тут же замер с визгом — Бурый ухватился зубами за его хвост, чтобы не пустить к девушкам. Раду попытался вырваться — куда там! И княжна тщетно пыталась увернуться от ледяных пальцев: только откатывалась от одной русалки, как на нее тут же наскакивала другая и, жадно целуя в губы, продолжала щекотать, пока княжна не замерла, будто жизнь в единый миг покинула ее тело.

       Раду, презрев боль, рванулся к русалкам, но тут же почувствовал на холке железную хватку зубов Бурого.

       — Не лезь к бабам, дурень! — услышал он четкое не звериное, а, как показалось трансильванцу, человеческое стариковское хрипение.

       Зубы Бурого исчезли, и Раду рухнул животом на траву. Русалки успели тем временем взяться за руки и закружили вокруг княжны хоровод, шепча чуть не на весь лес: «Спи-усни, наша Светлана…» И вдруг разжали руки и рассыпались по поляне, а через минуту уже окружили его самого и потащили за все четыре лапы к озеру. Раду вырывался, клацая зубами — даже попытался цапнуть одну из белых рук, но куда там — скоро с громким всплеском он полетел в воду, начал неистово бить лапами и поплыл к берегу. Русалки отошли от него и злой Раду, как ни пытался, все же не достал их брызгами.

       — В другой раз неповадно будет за нами подглядывать! — цыкнули они на него хором, не успел трансильванский волк отряхнуться.

       Однако ни одна не помешала ему подойти к неподвижной княжне. Он обнюхал лицо, чтобы убедиться, что Светлана действительно спит, а не защекочена до смерти. Русалки, теперь уже молчаливой стайкой, собрались вокруг них, когда он вытянулся подле княжны. Теперь он глядел на мёртвых девушек настоящим волкам. Иногда даже скалился, но не рычал. В мокрой шкуре было холодно, но перейти на солнышко Раду не смел. Его дело теперь — охранять спящую. Если что-то случится с княжной, граф с него точно шкуру спустит и, как крови пить дать, отрубит хвост.

       В молчаливом противостоянии русалок и трансильванского волка прошла четверть часа. Никто не двигался с места, и они простояли бы так до заката, если бы Аксинья не схватила палку и не замахнулась ей на волка:

       — Прочь пошёл!

       Раду оскалился, но мертвая девочка только ещё выше подняла свое орудие. Никто из мёртвых подруг не остановил ее, и Раду взвизгнул, получив острым концом палки по носу. Второй удар пришёлся на бок. Он уворачивался, но Аксинья не сдавалась — била, зажмурившись, куда придется. Раду, повизгивая, наворачивал вокруг княжны круги, но не уходил. Прошла по меньшей мере ещё четверть часа, пока Аксинья наконец бросила палку, но Раду поспешил победно повилять хвостом — разъяренная девчушка бросилась на него с голыми руками и придушила б, как петуха, если бы ее не завалил на спину Бурый. Она было дернулась, но потом сразу скуксилась, а когда старый волк лизнул ее в нос, Аксинья с диким ревом бросилась в лес как была голой.

       — Беги за сестрой! — крикнули сразу несколько русалок, но их подруга помнила пущенный в неё недавно камень и, надев сарафан, ушла под дерево плести венок.

       Побитый Раду зло взглянул на своего защитника, в защите которого, по собственному мнению, не нуждался, и улегся подле спящей Светланы зализывать раны. Сон сморил и его, и проснулся он, лишь когда услышал тихое девичье перешептывание.

       — Я не брала…

       — Я тоже…

       — И я ничего не видела…

       Он встрепенулся, вскочил, но тут же отвернулся: княжна сидела на траве, обхватив себя руками, неловко пряча наготу за волосами. Выстиранная рубаха пропала с веток, на которых сохла — обвинить в краже ветер за его отсутствием не получалось, а больше в проделке никто не сознавался.

       — Беги домой! — бросила княжне сестра Аксиньи.

       — Куда я пойду такая?! — всплеснула руками Светлана, не высунув из волос даже носа. — До сундука мне не добраться. Там гость наш спит.

       — В баньку иди. Там наши рубахи лежат.

       — Не лежат больше. Все в избу снесла. Дайте вашу рубаху…