— Куды волку шоколад?! К тому же, у них от сердечного томления аппетит пропал… Где ж то видано, чтобы оборотень с мертвой девой ужился…
— О чем это ты? — подалась вперед княжна.
— О том, о чем ты тут стихи читала! Или ж о том, что знать особам, которые никого, кроме себя, не любят, не надобно. Спи!
И зыркнул на нее ужасными глазищами так яростно, что Светлана на подушки упала и уснула в единый миг. А в следующий Бабайка уже был на полу возле брошенного разъяренной княжной плаща, сунул по-быстрому руку в карман и вытащил конвертик с театральными билетами. И довольный кражей поспешил вон.
Утром княжна проснулась, умылась, оделась во все белое, к смерти готовясь, и не хватилась пропажи, пока не надела в прихожей свой серый плащ.
— Да что же это такое?!
Она твердо помнила, что положила билеты в карман. Ни под кроватью, ни в книгах, ни в шкафу, куда была брошена вчерашняя одежда, их не нашлось. Зато нашлись злобные слова на Бабайку.
— А-ну поиграй и отдай!
Тишина: ни шороха, ни вздоха.
— Да где же ты?! — вылетела из спальни княжна. — Не спрячешься, найду!
Но найти никак не получалось: ни заветного конверта, ни самого Бабайки.
— Вот уж я тебя!
Но угрозы Светлана произносила в пустоту: чтобы наказать кого-то, этого кого-то надо еще поймать, а не пойман — не вор, как водится. А между тем время утекало сквозь сжатые в кулаки пальцы, как злые слезы — сквозь ресницы. Мертвый дом спал непробудным сном, а в надлежащий для пробуждения час ей надлежало будить не князя, а графа в гостинице. А то еще подумает, что она передумала идти с ним в театр, а она пойдет — если, конечно, билеты отыщутся и сил хватит смерть так надолго оттягивать у нее и у него. Светлана не прощалась с домом, точно на простую прогулку собралась — ни о чем она не жалела. Лишь о том, что нюха у нее на нечисть нет никакого!
И тут что-то зашевелилось в печи. Светлана с победоносным воплем начала вытаскивать оттуда Домовенка, только тот застрял и благим матом требовал вернуть его в заточение.
— Где билеты? Где? — шипела княжна, винтом выкручивая печных дел мастеру плечи. — Куда дел их?
— Не ведаю!
— Сколько раз просила чужого не брать!
— Меня самого ограбили! — вопил Бабайка. —Приказала искать — искал. Даже в печь залез. Нетути… Совсем нетути…
Светлана наконец вывернула плечи, и голова Домовенка вылетела из печной дверцы, как пробка из шампанского — с таким же шумом. Причитания только усилились, когда бедный Бабайка увидел на любимом ковре княгини оставленные им черные следы.
— Фу ты, ну ты… Горе мне, горе! Окаянная!
— Где мои билеты, нелюдь?! — подступила к нему с грязными кулаками княжна. Вся она перемазалась в золе — и лицом, и белоснежным нарядом грязная стала, и мысли у нее в отношении друга и соратника детских игр были не чищи. — Придушу, коль не скажешь! Голыми руками… Придушу!
— Вы что-то потеряли, княжна?
Светлана резко обернулась — перед ней, все в том же пальто, стоял господин Грабан, по-прежнему бледный и несчастный, с черными разводами под глазами, прямо как у бедного Пьеро.
— Доброе утро, — проговорила Светлана растерянно и против воли дала оборотню ответ про потерянные билеты.
— Если вы не вняли моим увещеваниям никуда не ходить с господином графом, то посмею предложить свой нюх в помощь.
Светлана заморгала ещё сильнее, не понимая, о чем ведёт речь трансильванский гость. И Раду пояснил, спросив, где в последний раз она видела билеты? Получив ответ, оборотень опустился перед княжной на колени и сунул в карман человеческий нос.
— А вам не следует ли для оттого оборотиться волком? — несмело осведомилась она, чувствуя подскочившее к горлу сердце.
— Мне вообще не следует сейчас обращаться волком, — снисходительно улыбнулся молодой оборотень. — В человечьем обличье от меня сейчас больше проку.
Втянув носом ткань, Раду замер, потом вскочил, бросил чумазому Бабайке короткое и грозное «сидеть!», повернулся к княжне спиной и пошел по направлению к детской. Светлана семенила следом, ни о чем не спрашивая.
— Постучитесь. Это тут, — указал сыщик на дверь, за которой спал Игошенька.
Арина Родионовна заохала и заахала, увидев на пороге чужака и измазанную в саже княжну.
— Там!
Оборотень ткнул указательным пальцем в колыбельку.
— Не мог Бабайка туда спрятать билеты! — выдохнула княжна.
— Нюх меня никогда не подводил! — обиделся Раду и сделал к колыбельке большой шаг, больше похожий на прыжок зверя.
Но ему наперерез ещё резвее кинулась Арина Родионовна и худой грудью загородила спящее дитя.
— Не трожь, лютый! — вскричала она хрипло.
Раду обернулся к княжне.
— Они там! — оборотень так разозлился на неверие княжны, что затопал ногами. — Пахнут бумагой, чернилами и сажей…
— Тише!
Светлана схватила его за руку и потащила к двери, говоря дорогой больше для своей нянюшки, чем для белого волка в голубом пальто:
— Стоит ли из-за такого пустяка Игошеньку будить. Нет билетов, так так тому и быть. Не пойду в театр… Да и пост скоро, негоже развлекаться… Надо грехи вспоминать и молиться… Я до Лавры прогуляюсь…
— Вы передумали?! — схватил ее за оба локтя оборотень, когда она прикрыла дверь детской.
— Да, — сказала Светлана твердо и высвободилась. — А сейчас уйдите… Князь проснется, ступайте к нему со своей просьбой. Он сведет вас с Аксиньей, если будет на то его воля. А мне вернуться надо к себе, переодеться…
Раду резво бросился в прихожую. Косичка била по его тонкой спине, точно волчий хвост. Светлана беззвучно расхохоталась и вернулась к себе. Перед шкафом она уже стояла бледная и серьезная — платье должно быть цвета крови. Она не Снегурочка, чтобы ледяной саван носить.
Глава 40 "Да будет воля Твоя!"
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли — наставляла сама себя Светлана, в который раз проводя вспотевшими ладонями вдоль бедер, плотно затянутых платьем. Спокойствие не снизошло c небес и не поднялось с глубин человеческой души, и Светлана начала пересчитывать декоративные пуговицы, спускавшиеся от дрожащей груди по всему малинового цвета платью до вчерашних красных сапожек. На двадцатой пуговице княжна сбилась и принялась нервно поправлять белый пояс, которым до невозможного утянула талию: быть может, из-за этого пояска Светлана и не смогла съесть предложенный дядей Ваней пирожок и ограничилась лишь чашкой иван-чая, заваренного, кажется, уже во всех имеющихся в доме емкостях.
