Руки в узких рукавах с трудом сгибались в локтях, зато белые кружевные манжеты прекрасно скрывали рассеченное утром запястье, а белый отложной воротничок с кружевным жабо в свой черед — серебряное колье. Убрать волосы Светлана не успела, поэтому они свободной косой спускались вдоль спины до самого пояса.

       Еще раз выдохнув и снова вдохнув, княжна подняла кулачок, чтобы постучать, и только сейчас заметила, что не затворила за собой дверь. Чуть толкнув ее, Светлана протиснулась в образовавшуюся щель. На глаз ничего не изменилось с ее ухода, и она поспешила заглянуть в спальню: и действительно граф фон Крок продолжал спать в той же позе, в которой она его и оставила. Только, пожалуй, цвет портьер стал ярче под натиском лучей заходящего солнца. Перед ней расцвел целый розовый сад! Где за бутонами прятались острые шипы — но она готова к боли!

       Светлана вздрогнула и, осторожно ступая, на носочках дошла до кровати, которую оставила незаправленной. Исправив утреннюю оплошность, княжна сняла с плеча тонкую цепочку и бросила на покрывало свою простенькую прямоугольную сумочку. Присев на самый край, Светлана принялась ждать заката и пробуждения трансильванца. И смерти.

       — Дура! — процедила она сквозь зубы, почувствовав в глазах неприятную резь. Сказала то ли себе, то ли непрошенной слезинке.

       В сумке лежала врученная ей вчера тетрадь. Князь Мирослав решил скоротать день в своем кабинете, но проститься с дочерью не вышел, а оставил рукопись у дяди Вани, и вот теперь княжна принялась перечитывать то, что было навеяно журналисту некоторыми реальными событиями годовалой давности, кои он имел счастье не видеть лично, а лишь слышал в смелой интерпретации Федора Алексеевича, который умел развлечь литературную публику всякими небылицами, когда той надоедала княгиня Мария.

       — Светлана, вы плачете?

       Граф фон Крок присел на кровать, возложил руку Светлане на голову и притянул к себе. Княжна не сопротивлялась даже для вида — ухватилась за кружево его сорочки и продолжила всхлипывать. Только когда рука соскользнула ей на спину, княжна, вздрогнув от холода, отстранилась от трансильванца и вытерла рукавом глаза — благо нынче, перед смертью, она не испортила природную красу никакими женскими средствами.

       — Это от смеха, — сказала она и захлопнула тетрадку, которая лежала у нее на коленях. — Простите, я зачиталась и не заметила, как вы проснулись. И заодно простите, что я была так неосмотрительна, что не закрыла дверь номера на замок, когда уходила утром.

       Светлана спрятала тетрадь.

       — Да, — она вдруг покраснела, а пальцы, сжимавшие дамскую сумочку, побелели. — И вот за это простите меня, дуру…

       Граф проследил за взглядом княжны и улыбнулся во весь рот, в котором спрятались два острых клыка, когда увидел на своей руке кровавые письмена.

       — А если я заплачу от смеха, вы меня обнимите? — спросил он уже без всякой улыбки.

       — Нет! — резко сказала княжна и вскочила с кровати, выронив сумочку. — Я уже попросила прощения и сказала, что дура. Этого недостаточно?

       Глаза ее продолжали блестеть от недавних слез, и граф испугался, что его прекрасная гостья снова заплачет.

       — Простите меня великодушно, Светлана! — он тоже встал. — Но боже ж ты мой, мне до безумия жаль, что я не смог проснуться и хоть одним глазком посмотреть, как вы это писали. Вы, надеюсь, не стояли передо мной на коленях?

       Светлана вспыхнула еще больше и прижала стиснутые пальцы к груди в надежде скрыть и унять волнение.

       — И ещё… — тянул трансильванец каждый звук, — мне жаль, что вы никого не любите… Это неправильно.

       — Нет, отчего же! — выкрикнула Светлана и тут же растерянно покосилась на дверь. — Я себя люблю. Я же вам, мёртвым, подражаю, а вы никого, кроме себя, не любите, ведь так? Не надо отвечать! — прошептала она. — Пусть я умру в неведении…

       — Вы собрались умирать? — голос вампира дрогнул.

       — Да, — у княжны дрожали даже плечи. — Вы же сами напророчили мне смерть, — она протянула ему ладонь и тут же сжала пальцы в кулак. — Мне будет жаль, если моя смерть действительно принесет кому-то горе…

       Граф молчал, но княжна молчать не могла.

       — Я знаю, что некоторые люди умеют любить… Мои родители… Настоящие родители! Поэтому, если мне действительно уготовано повторить путь матери и умереть в родах, я хочу умереть до свадьбы, чтобы никто по мне не плакал. Вы ведь, мертвые, не умеете плакать? Всерьез… — Она сжала плечи от нервного смешка и спрятала глаза в пол. — Княгиня плачет, лишь когда напьется… Или надышится кокаином… Это ведь ненастоящие слезы…

       Граф протянул руку, но княжна не подала своей.

       — Вы сами говорили, Светлана, что князь — человек, и он умеет плакать.

       — Он выплакал все слезы. Я уверена! Прошу, возьмите в сумочке фляжку…

       Граф щелкнул замком.

       — Светлана, — он так ничего и не достал из сумки, — я хочу посмотреть хотя бы второй акт «Снегурочки». Я не хочу вновь уснуть, чтобы вы снова не подумали, что у нас в деревне одни невежды и невежи.

       — Это другое, это не чухонская и не оленья кровь. Они обе под замком. Это простая с донником, — протараторила Светлана. — Простите… Нам ее из Москвы привозят для посетителей. В канцелярии бочка стоит с черпаком. Вам просто постеснялись предложить. Вот я и отлила немного. Знаете, — голос ее чуть взвился, — когда только открылась Кунсткамера, туда водкой народ заманивали, так вот и князь так поступает — наши упыри напьются и все обо всех разбалтывают, ведь что у трезвого на уме…

       — Княжна, да я и так вам все скажу, не надо меня спаивать, — продолжал улыбаться граф, листая тетрадь, которую достал вместо фляжки. — Я вот до глубины души… Ну это так, образно говоря, — теперь он даже рассмеялся, — потрясен тем, что вы пожертвовали для меня свою кровь. Чувствую себя тем самым пауком, который вонзил свои острые зубы в сердце бедной невесты…

       — Зачем вы прочитали?! — вскричала княжна.

       Граф сунул тетрадь в сумку, щелкнул замком и протянул княжне, но Светлана не протянула руки, она по-прежнему держала обе у груди.

       — Простите, Светлана… Обычное любопытство. Мы, так же как и люди, не умеем его контролировать. Мы сейчас пойдём к автору? Вы позволите мне объяснить ему, что обманывать детей плохо — в сердце только осиновый кол вбивают, а кусать мы в шею предпочитаем…

              — При чём тут дети? — вымолвила княжна, все еще не решаясь взять протянутую сумку.

       — А это что, сказка для взрослых? — похоже искренне удивился граф. — Я вообще считаю, что не стоит прививать детям любовь к комарам-кровососам, мы и без литературной помощи с этим справимся… Да, и что же случилось, позвольте мне спросить, с победителем?