Лицо графа не изменилось, и голос прозвучал безразлично-тихо:

— Что у вас там с игрищем на осиновых кольях? Так я согласный буду, чтобы честь свою фамильную защитить от вашей напраслины. Простите, коль словечки ваши переврал.

— Ох, распетушился-то как! — усмехнулся по-доброму Мирослав. — Удаль молодецкую для девки прибереги. Мож и побежит тогда за тобой. А со мной судьбу свою мозгуй.

— Светлана поедет со мной. И от войны откажется. Дайте сроку три дня.

— Не дам! — отрезал Мирослав и ударил кулаком по столу так, что звякнули обе чашки. — Сейчас прямиком в гостиницу пойдёшь. И чтобы духу твоего здесь не было. Дочь удерживать не стану, коль сама к тебе пойдет. А коль не пойдет, так скатертью дорога и поминать не станем.

Граф поднялся, следом поднялся и князь.

— Зла на тебя не держу: молодо, зелено, но и пособить не проси. Паспорт не продлю. Ступай. За Раду через три дня возвращайся, с ним беды под вороным крылом Федьки не приключится. Раньше срока носа не кажи. С русской бабой силой сладу не будет. Да книги бери, от сердечной муки чтение очень помогает.

Граф молча поклонился и покинул кабинет князя, сунув подмышку все четыре книги. Внизу чумазый Домовой уже держал для него нараспашку дверь. На мощеной мостовой дворник собирал в кучу пучки засохшей полыни, чтобы сжечь все сразу. Граф фон Крок наклонился, взял один пучок и спрятал под пиджаком.

Дядя Ваня еще долго смотрел вслед трансильванскому гостю, серый костюм которого все никак не растворялся в сумраке белой ночи, потом смачно по-дворницки выругался и плюнул ему вослед.

В номере «Астории» было мучительно тихо. Даже привычно-противный гостиничный шум не тревожил слух трансильванского вампира, будто тот оглох. Граф фон Крок сидел за столом и крутил двумя пальцами нож для открывания писем, подобно детскому волчку, нисколько не заботясь о ровной дырке, проделанной острым лезвием в белой скатерти. Однако нож тотчас выпал из рук, когда в дверь тихо постучали.

Граф вскочил, но тут же закусил губу, устыдившись своей такой необузданной и напрасной радости. Он застегнул пиджак на все пуговицы и медленно двинулся к двери, зная, что найдет за ней княжеского секретаря.

— У меня в запасе есть целый день, — сказал он сухо вместо приветствия.

Федор Алексеевич, тоже не здороваясь, произнес:

— А я не от Мирослава. Я от Светланы.

И улыбнулся, как показалось трансильванцу, слишком дружелюбно. Однако лицо графа тут же уподобилось трагической маске древнегреческого театра.

— Вот.

Басманов приподнял к груди шляпную коробку, перевязанную тонкой красной лентой, не узнать которую граф не мог. Именно ее он вытянул из девичьей косы над темной равнодушной рябой Невой. Кто выловил ее? Неужто его Олечка?

Одного воспоминания о полете над рекой хватило, чтобы почувствовать неприятное томление. Граф попытался остаться невозмутимым, но по озорным искрам, вспыхнувшим в темных глазах княжеского секретаря, понял, что выдал себя с головой.

— Не через порог, — Федор Алексеевич спрятал за спину руку с картонкой. — Позвольте посыльному войти.

Граф отошел от двери и приглашающе махнул рукой. Федор Алексеевич вразвалочку, но при этом по-танцорски грациозно прошествовал к столу и опустил на него картонку. Фридрих проклинал себя за игру с ножом, раздраженно глядя в серую спину упыря. Только бы не показаться перед этим вороном еще большей нюней, только б удержать на лице маску безразличия.

— Там череп, обещанный вам Светланой, — Басманов обернулся к хозяину номера и, облокотившись о стол, принялся разглаживать испорченную скатерть.

— Благодарю, — сказал граф сухо и, к своему ужасу, не смог припомнить ничего о таком подарке.

Казаться безразличным оказалось для Фридриха непосильной задачей: пальцы сами нашли на пиджаке пуговицы и расстегнули их.

— И вот еще.

Федор Алексеевич протянул графу сложенный вчетверо листок, страницу печатного текста.

— Вы желаете, чтобы я прочел это при вас? — процедил граф сквозь зубы.

— Воля ваша, — безразлично ответил Басманов, вычерчивая на ковре начищенным ботинком силуэт сердца.

Граф с шумом развернул страницу и принялся читать:

То ненависть пытается любить

Или любовь хотела б ненавидеть?

Минувшее я жажду возвратить,

Но, возвратив, боюсь его обидеть,

Боюсь его возвратом оскорбить.

Святыни нет для сердца святотатца,

Как доброты у смерти… Заклеймен

Я совестью, и мне ли зла бояться,

Поправшему любви своей закон!

Но грешники — безгрешны покаяньем,

Вернуть любовь — прощение вернуть.

Но как боюсь я сердце обмануть

Своим туманно-призрачным желаньем:

Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить

Себя легко и свет небес не видеть…

Что ж это: зло старается любить,

Или любовь мечтает ненавидеть?..

Трансильванец оторвал взгляд от последней строчки и резко вскинул глаза на Федора Алексеевича, который внимательно наблюдал за ним сквозь легкую завесу из растрепавшихся кудрей.

— С обратной стороны можете не читать. Автор — Игорь Северянин.

— Благодарю, — сухо отозвался вампир. — Сыграно довольно грубо. Стоит проявлять больше оригинальности, когда пытаешься обдурить трехсотлетнего вампира.

— Да помилуйте, милостивый государь, — вдруг слезливо по-бабьи всплеснул руками грозный Басманов. — Вы бы лучше спасибо сказали, что я помог вам охмурить неприступную внучку! А это… Это действительно Светлана прислала.

— Насколько я успел узнать княжну…

— Графиню, — с поганой ухмылкой перебил его и не кум, и не сват.

Граф сжал кулаки, но удержался от словесной перепалки и сказал медленно, будто давал наставления неразумному ребенку:

— Моя жена никогда не станет драть книгу. К тому же, она бы написала от руки, чтобы я не сомневался в подлинности записки, ведь мне знаком ее почерк.

Воспоминание вновь было настолько осязаемым, что граф почувствовал, будто кровавые письмена вновь стянули кожу запястья.

— Так и не рвала. Это из журнальчика страничка. Да, полноте, внучек, мне нет резона вам лгать.

Федор Алексеевич подтянулся на руках и уселся на стол. Граф продолжал стоять и молча смотреть, как тот вертит в руках нож для писем.

— Надоела мне внучка… Туда сходи, сюда своди, глаз не спускай… Ну это уже князь велел! Я требую, чтобы вы увезли ее отсюда. А то что же получается, граф фон Крок? Хомут не себе, а мне на шею повесили! Нетушки, чужими бабами я сыт. Всякое множество у меня их было, и правдой, и силой взятых.

Теперь Басманов крутил нож уже в проделанной графом дырке.

— Не возьму я Светлану силой, — отчеканил граф, будто бил в литавры.

— Да какая ж тут сила? Жена мужу повиноваться должна, — вновь противно-игриво взглянул на него Басманов сквозь рассыпавшиеся по лицу кудри. — Вы тут духом свободы, прошу, не заражайтесь. Революция в семье до добра не доведёт.

Федор Алексеевич наконец спрыгнул со стола и поправил складки на отутюженных брюках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы что это так медленно читаете! До сих пор три тома не одолели?

Упырь задал свой вопрос так неожиданно, что вампир вздрогнул и уставился на книгу, которую Федор Алексеевич взял со стола:

— Ах, если мученик любви страдает страстью безнадежно, хоть грустно жить, друзья мои, однако жить еще возможно. Но после долгих, долгих лет обнять влюбленную подругу, желаний, слез, тоски предмет, и вдруг минутную супругу навек утратить… о друзья, конечно лучше б умер я!

Федор Алексеевич выдержал театральную паузу и спросил:

— Вы решили просидеть в гостинице все три дня? Идемте с нами на Литераторские мостки, а то давненько я Радищеву не докладывал, за сколько сейчас поезд от Петербурга до Москвы доходит. Может, ему и про Будапешт будет интересно послушать… Идемте же, Раду с Аксиньей ждут в автомобиле.