— Вы же умеете читать по латыни? Вы же образованы ничуть не хуже благородных девиц из Смольного института.

Светлана кивнула.

— Наш союз мы по древнему обычаю скрепили кровью, — продолжил Фридрих еще мрачнее. — Однако развод давайте уж оформим по человечески. Только не знаю, добавлять в документ фразу Res tuas tibi habeto, ведь никакого приданого я не получал и вернуть мне вам, кроме свободы, нечего. Конечно, можете забрать череп…

Граф щелкнул ногтем по зловещей мертвой голове, и череп откатился к краю стола, где замер, не упав на пол и не выпустив из плена даже одного светлячка.

— Я долго думал над формулировкой и решил написать, что мы не сошлись во взглядах на политику наших стран. Настоящую причину мы писать не станем, потому что нам понадобится подпись свидетеля, а им может стать только мой Раду. Ваша Аксинья необразованная дура.

— Я тоже чувствую себя дурой, пусть и умеющей читать по латыни, — чуть слышно проговорила Светлана. — Я имею право узнать причину, по которой вы не хотите, чтобы я была вашей графиней?

— Причина прекрасно известна нам обоим, — проговорил Фридрих зловещим шепотом. — Согласно римскому праву — простите, другого я не знаю — мне следовало бы вас убить, но я уже это сделал. А князь свой отцовский долг по вашему окончательному умерщвлению не исполнит, потому что у нас с ним разные взгляды на супружескую неверность. Я мириться с рогами не намерен. Всего три подписи, и вы сможете законно просыпаться в объятьях своего Серёженьки.

Граф фон Крок внимательно следил за тем, как на протяжении его монолога менялось лицо почти уже бывшей жены. Улыбка, с которой Светлана впорхнула в его кабинет, сменилась поджатыми губами, и всем своим видом упырьша напоминала ребёнка, у которого только что отобрали конфету. «Только не разревись мне тут!» — подумал граф. Он боялся, что тут же подскочит к ней с платком, а коснись он Светланы, еще неизвестно, чем окончится их бракоразводный процесс.

— Теперь я все поняла… Фридрих, скажите ради всего святого, кто прислал вам черновик стихотворения? У Сергея украли тетрадь… Или это была анонимка?

Он не успел ничего сказать, потому что скрипнула дверь, и на пороге возник Раду с подносом, на котором стоял графин и два бокала.

— Простите, что без спроса взял сифон, но мне, право, не хотелось тревожить вас по такому пустяку в такой счастливый момент. Кровавое шампанское готово — следует достойно отметить воссоединение семьи.

— Поставь поднос на столик и подойди ко мне, — сказал граф без всякой благодарности в голосе.

Раду недоуменно оглянулся на Светлану, но все же исполнил приказ графа.

— Плохие новости с фронта? — спросил он, делая шаг к столу. — Или того хуже? Из Петрограда?

Граф молча протянул Раду исписанный лист. Оборотень пробежал его глазами, но не взял в руки.

— Я не читаю по латыни, потому что обычно по латыни ничего хорошего не пишут. Что от меня требуется?

— Чтобы ты, как свидетель, заверил подлинность моей подписи и подписи Светланы.

— Под чем вы подписываетесь? — Раду перевел взгляд с графа на графиню и, заметив в глазах последней слезы, повторил вопрос.

— Под соглашением о разводе.

— А кто разводится?

Раду отступил на шаг и вздрогнул, когда Светлана рухнула на диван и спрятала лицо в ладони.

— Что происходит? Светлана…

Не получив ответа, Раду снова уставился на мрачного графа.

— Я жду, — отчеканил тот.

— Раду! — наконец подала голос Светлана. — Вы получали какие-нибудь анонимные письма в последние месяц-два?

— Нет. У нас не было никакой почты уже полгода. Как вы перестали писать. Получаем только газеты.

— Тогда скажите… Я знаю, что упыри не болеют, но вампиры не упыри… У графа может быть жар?

Фридрих с такой силой ударил кулаком по столу, что подпрыгнуло даже тяжелое пресс-папье.

— Я не намерен сносить еще и ваши шуточки, княжна! — он вскочил, но тут же сел и снова поднял бумагу о разводе, чтобы бросить на противоположный край стола. — Подписывайтесь — оба. И не портите мне остаток ночи. Свою подпись я уже поставил.

Светлана поднялась с дивана — мраморно-бледная и спокойная.

— Когда я рассказала про вас Сергею, он сказал: не называй игру любовью, ведь разлюбить не сможешь ты, как полюбить ты не сумела… В тот момент мне показалось, что он пьян, а он просто был смертельно уставшим после ночи перевязок… Я не знаю, спали вы сегодня или нет, но вижу, что вы тоже не понимаете, что говорите и в чем обвиняете меня. Я не стану ничего подписывать.

— Светлана! — Фридрих вскочил, но из-за стола не вышел. — Я больше не желаю быть вашим мужем!

Светлана вскинула голову:

— Так и не будьте им. Кто ж вам мешает… Но я ничего не подписывала с вами три года назад и не буду подписывать впредь.

— Светлана, мое имя…

Она только подняла руку, и Фридрих сразу замолчал:

— К счастью, у нас совпадают инициалы. И к счастью, никто не знает, что у меня теперь немецкая фамилия…

— У вас больше ее нет! — выкрикнул Фридрих и ринулся из-за стола, указывая Светлане на дверь. — Вон из моего дома! Летите в Петроград к своему Сереженьке! Вон!

Но Светлана не двигалась с места.

— Да что же вы стоите, как мраморная статуя в вашем чертовом Летнем Саду?! — подскочил к ней Раду. — Объясните, что происходит!

Светлана надела маску смертельного спокойствия. Лишь изумруды глаз сияли, подобно глазам черепа, и от их света под глазами русской сестры милосердия разлились зеленые разводы, точно у цариц на древнеегипетских фресках. Наконец губы Светланы дрогнули, и голос прозвучал неестественно глухо, словно у ребенка, осипшего от долгого крика:

— Я не знаю, что происходит с вашим графом, Раду, поэтому и молчу. Мы с вами в разных лагерях и, возможно, поэтому мне здесь не рады. Попросите Аксинью погодить со стиркой моей одежды. Она, должно быть, еще не вскипятила воду. У меня нет другой, а я хотела бы догнать свой поезд.

На последних словах Светлана повернулась к графу:

— Благодарю, Фридрих, за подаренный дневной сон в мягкой кровати. Я так долго мечтала о ней, будучи дни напролет запертой в сундуке. Жаль, у меня нет никакой другой мечты, об исполнении которой мне хотелось бы вас попросить… Что ж, прощайте навек или того дольше…

От сильного порыва ветра хлопнула оконная рама, и все бумаги градом посыпались со стола на пол. Граф обернулся — на спинке его кресла сидел огромный черный ворон с взъерошенными перьями и держал в клюве мятый журнал.

Черные бусины вороньих глаз буравили графа фон Крока, и тот почувствовал спиной неприятный жар. Ворон выплюнул тонкий журнал, пару раз поперебирал лапками по резной спинке кресла и наконец бросился вниз, чтобы подняться с пола уже в человечьем обличье. Взъерошенные вороньи перья превратились в растрепанные черные кудри. Федор Алексеевич ловко откинул их с лица. Вместо привычной тройки — желтая рубаха с идущей по вороту богатой вышивкой и светлые шаровары, спрятанные в красные сафьяновые сапоги с загнутыми носами, украшенными каменьями. Облик завершал расстегнутый светлый кафтан, длиной до колена, с янтарными пуговицами, щедро украшенный золотом и жемчугами.

— Доброй ночи, Фридрих! — Федор Алексеевич не поклонился. — Вы уж простите, что без приглашения да еще через окно…

Светлана рванулась к прадеду и спрятала лицо в жёлтую рубаху, но Басманов тотчас отстранил внучку и вытер с ее лица слезы тыльной стороной ладони, потому как пальцы его пуще обычного были унизаны перстнями с крупными камнями.

— Моя рубаха не носовой платок, — достаточно сухо сказал гость. — Терпеть не могу, когда бабы портят одежду. К тому же, я прилетел не утешать, а убедиться, что ты добралась живой. Даже не переоделся после окропления святой водой протезов Игорушки. Сорвался, лишь получил от Сергея телеграмму…

Светлана еще сильнее прижалась к нему, и Басманову пришлось хорошенько встряхнуть правнучку.