— Встань белая берёза у меня позади, а красная девица у меня впереди!

В то же мгновение голубка вырвалась у него из рук, вспорхнула вверх и опустилась перед ним уже в виде девушки в простом сером платье и с двумя аккуратно заплетенными косичками. Зелёные глаза коварно, но весело глядели на графа, а рот кривился в лёгкой усмешке. И вот Светлана сказала звонко:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я успела испугаться, что вы так и не догадаетесь.

Он не смог сдержать счастливой улыбки, и ему даже показалось, что что-то защемило в груди там, где раньше билось сердце. Эти глаза, этот голос, эта наигранная насмешливость… Перед ним стояла живая — да, живая дочь князя Мирослава. Он протянул к ней руки:

— Светлана…

Лицо ее тоже осветилось улыбкой, но глаза остались кокетливо прищуренными, хотя он и заметил, что пальцы ее в эту минуту нервно комкали серый подол. Светлана гордо обошла его объятья и обняла ствол берёзы, появления которой граф, не отрывавший глаз от миража, которым грезил целых три года, даже не заметил.

— Белая берёза под моим окном… Поверьте, в снегу она будет очень красивой…

— Светлана…

Граф сделал шаг в сторону жены, но та продолжала гладить ствол дерева, не отводя горящего кошачьего взгляда от его темно-карих глаз.

— Вы голодны?

— Я не голодна. Я плотно позавтракала перед полётом… Так что теперь во мне больше немецкой крови, чем в вас, Фридрих!

Она рассмеялась, а граф наоборот перестал улыбаться.

— Светлана, не заставляйте меня завидовать дереву. Я ждал ваших объятий слишком долго… Целых три года…

— Вы нетерпеливы, Фридрих. Вы соглашались на сорок лет…

Он обреченно опустил руки.

— Какими судьбами вы здесь, дорогая жена? — спросил граф с тяжелым вздохом.

— Сергей решил вернуться в Петроград, а без него весь санитарный поезд скоро узнает, кто я на самом деле. Мне и так пришлось воспользоваться силой внушения — особенно на коменданта — чтобы все забыли, что видели меня якобы мёртвой. Я не страдаю от утренней молитвы и от кропления святой водой, но вот опасности во сне совершенно не чувствую, потому что сплю, как убитая. Вся моя родня спит очень чутко. Значит, это вы, Фридрих, наградили меня мертвым сном.

Граф фон Крок заулыбался в полный рот.

— Так вы ко мне навсегда? — спросил он с надеждой.

— Надолго. Мне необходима передышка, а если сейчас я вернусь домой, то снова пойду в больницу, где провела первые два года войны, пока Сергей не предложил мне отправиться с ним на фронт — я ведь лучше рязанского крестьянина могу таскать раненых!

Договорить она не сумела… Бросилась к мужу и прильнула к его груди. Фридрих сразу поймал соленые губы жены, и Светлана с жадностью ответила на его поцелуй. Он искал языком ее клыки и не находил — теперь она умела контролировать себя, хотя в том, как осторожно ее руки обвились вокруг его шеи, еще чувствовалась неподдельная девичья робость.

— Как же хочется надеяться, что семнадцатый год принесёт на Русь спокойствие. Молчите, Фридрих! Молчите! — она снова целовала его, а потом снова говорила: — Я устала от безысходности… Не отнимайте у меня надежды! Князь говорил, что я сдамся после первой же ходки, но это уже наша третья поездка на фронт…

Руки графа скользнули вдоль вытянувшейся в струнку спины и сжали грубую ткань, собравшуюся гармошкой между острых лопаток.

— Светлана, — шептал Фридрих, трогая губами холодный лоб жены. — Не прошло и ста лет, а мне кажется, что минула вечность…

Она прижалась к нему ещё сильнее, совсем как тогда на площади перед театром, когда он вытягивал из неё жизнь каплю за каплей. На миг ему даже показалось, что он вновь слышит бешеные удары ее напуганного сердца, но это была его собственная кровь, сошедшая с ума от близости худого закутанного в серую ткань девичьего тела. Он сильнее стиснул жену в объятьях и подхватил на руки, чтобы в один прыжок оказаться у стены.

Светлана сильнее прижалась к шелковым кружевам, будто и вправду испугалась, что муж уронит ее. Нет, он поймал синицу и теперь ни за что не выпустит ее журавлем в небо. Осторожно спрыгнув с оконного выступа в кабинет, по которому рассыпались вырвавшиеся из черепа светлячки, граф на секунду замер. Отмахнувшись от светящегося роя, Фридрих ринулся с драгоценной ношей в коридор. Бежать в спальню он не решился, боясь повстречать по дороге Раду с Аксиньей или других слуг. Он не желал и на секунду оттягивать долгожданный момент близости.

Решив наконец, что выбор комнаты не имеет значения, Фридрих толкнул ногой ту дверь, у которой замер. Та поддалась, протяжно хрустнув вышибленным замком. Как во всех старых замках, комната была небольшая, с толстыми портьерами и огромной кроватью под балдахином, в которую Фридрих фон Крок тут же мягко упал вместе с женой — благо ни он, ни она от пыли не чихали.

Сначала граф касался жены осторожно, словно боялся, что мираж рассеется, взметнувшись в воздух клубом столетней пыли, но когда тонкие руки сами осторожно скользнули под кружево его сорочки, он позабыл и про приличия, и про то, что это их первая брачная ночь. Платье чудом осталось целым, когда он швырнул его на пол. Следом полетели ботинки и вязаные носки. Он не искал крючки, они сами лопались под его пальцами, и вот он уже осыпал поцелуями бледную, но отзывчивую на ласки грудь жены.

— Светлана, ничего не бойся…

Она кивнула, отдаваясь ему без остатка. И пусть простыни остались серыми, граф знал, что и ее девственную кровь он вобрал в себя без остатка. И был рассвет, и был полдень. Медленно наступал вечер, когда они наконец уснули со счастливой улыбкой на устах. Однако Фридрих по старой привычке все равно проснулся за пять минут до заката.

Светлана продолжала мирно спать. Он провёл длинными пальцами по двум русым косам, которые, несмотря на их бурную встречу, остались туго заплетенными. И улыбнулся, потому что отчётливо вспомнил, как старательно Светлана заплетала себе две косы вместо одной девичьей, сидя на краю гостевого гроба в Фонтанном доме. Теперь она по настоящему стала ему женой.

Однако зачем вспоминать холод Петрограда, тогда ещё называемого на немецкий манер Санкт-Петербургом, когда его русская жена по собственной воле пришла во вражеский австро-венгерский лагерь… Графу даже захотелось рассмеяться в голос, так глупо в устах вампира звучала военная политика смертных монархов. Он не хотел будить жену, которой необходимо было восстановить силы после долгого перелета. Да и он в своей страсти был безжалостен к невинной девушке. И все же ему так хотелось услышать голос жены, чтобы в который раз убедиться, что ее присутствие в его замке не сон.

Фридрих приподнял одну из кос и щекотнул кисточкой волос не вздрагивающий больше курносый нос Светланы. Он вычитал где-то, что обладательницы такого носа очень доверчивы и оптимистичны, а ещё очень любят, когда им говорят спасибо. Он с превеликим удовольствием поблагодарит жену за дарованное ему счастье встречи, когда княжна — нет, теперь уже точно графиня, откроет наконец свои зелёные глаза.

К несчастью, Светлана все не открывала и не открывала глаз, хотя и наморщила носик. Фридрих терял последнее терпение и уже склонился к жене с поцелуем, как спящая вдруг четко, пусть и тихо, произнесла по-русски:

— Серёженька, миленький, не надо… Я хочу спать…

Граф фон Крок почувствовал в пальцах дрожь и отдернул руки за мгновение до того, как те готовы были сомкнуться на шее безмятежно спящей Светланы. Он с ужасом уставился на пальцы, которые сейчас походили на когти хищной птицы, и прикрыл глаза, стараясь потушить кровавый пожар, сжал веки до боли, чтобы ресницы окропили ледяные слезы. Сквозь пелену солёного дождя он видел нечёткий силуэт плотно сжатых губ, которые после роковых слов не искривились больше ни в одном звуке.