— Если вы только сможете нас простить…

       — Вас-то за что?! — неожиданно для княжны расхохотался граф.

       Он стоял у сундука в шелковой рубашке. Камзол он держал в руках, но не спешил надевать. От двух его темных горящих глаз сделалось светло, точно от роя светлячков.

       — Вы — моя спасительница. Это я, получается, теперь ваш вечный должник. Но хоть убейте меня во второй раз, я не могу понять, чем так досадил вашей горничной…

       Княжна смотрела в посветлевшее лицо вампира и чувствовала, как жар от ушей спустился в грудь. Не в силах ответить ничего вразумительного, Светлана могла лишь кусать губы, с которых, к ее полному ужасу, вампир не сводил глаз.

       — Видит черт, даже мне знать охото, чем вы, барин, так нашу Кикиморку обидели! Может руки спутать, но чтобы вот так, по рукам и ногам спеленать, да ещё и в сундук впихнуть, такого за ней не примечали прежде.

       Граф даже головы не повернул в сторону русалки, а Светлана, сколько ни силилась, так и не сумела отвести взгляда от его пугающих глаз. Уродище и красавец — носилось в воспаленном мозгу девушки, и бедное ее сердечко то к горлу подпрыгнет, то в пятки скатится.

       — Да не она меня туда запихивала. Я сам в сундук свалился от сильной слабости, пока рубаху по совету княжны искал…

       — А неприглянувшиеся на пол, небось, кидали, а, барин? Кидали? Вот наша Кикиморка так и разошлась. Она порядок в избе свято блюдет. За одно оброненное веретено ей ой-ой-ой как от муженька достается. Вы вон свеженькую рубаху берите. На днях только закончила вышивать. Вон глядите, княжна, на лавку сложила. Да мы глядеть не станем, отвернемся! — расхохоталась Прасковья в голос.

       Граф так и не повернул головы к двери — все смотрел на живую девушку.

       — Велите, княжна, ей уйти. У вас тут, как поглядишь, все слуги нерадивы. И вашего волка пускай с собой уводит.

       Светлана медленно поднялась со скамьи. Колени у нее дрожали, и только сейчас она почувствовала, сколько иголок набрала в туфлю, когда потеряла ее у частокола.

       — Этот волк нашел вас, а эта девушка подсказала, как вызволить вас из сундука, — проговорила Светлана с замирающим сердцем, чувствуя, как с каждой секундой все труднее становится удержать себя вдали от вампира.

       — А я грешным делом подумал, что это сердце сердцу подало весть…

       Граф сделал шаг к столу, а княжна бы и хотела отступить, так некуда было — лавка мешала. Но ее спасли — между ней и вампиром тотчас встал волк, ощетинился и зарычал, а потом и Прасковья нырнула графу под руку и руку прозрачную на кружева сорочки возложила.

       — Пойдемте в баньку, барин. К князю нашему. Там вас давно уже дожидаются. Сердиться будут, — и когда граф попытался отстраниться, русалка когтями в кружева ему вцепилась: — Гневаться будут. Не шутите с нашим князем, а то чужая земля последним пристанищем стать может…

       — Сгинь, нечистая!

       Но Прасковья не сгинула: двумя руками ухватилась за плечи графа и, привстав на цыпочки, зашептала в его мраморное лицо:

       — Да чище меня не сыскать тебе, барин. В омутах мытая-перемытая…

       И когда граф вытянул в сторону шею, чтобы лучше видеть княжну, добавила:

       — Да не гляди на нее, на меня гляди, — и вцепившись прозрачными пальцами в мраморный подбородок графа, развернула его к себе. — Век тебе мной не налюбоваться…

       И в губы ему впилась ледяным поцелуем.

       А волк тем временем потащил княжну за подол к двери, а за порогом упала она почти без чувств в подставленные оборотнем руки, и Раду, подхватив ее на руки, бросился бегом к частоколу, а там по дорожке, среди сосен, в лес, куда вел его Бурый. Опустил Светлану на землю, приложил голову к сосне и отошел к другой, оправляя на себе серую рубаху, доходившую ему прямо до самых пят.

       — Да… Господину моему, гляжу, даже чеснок нипочем в ваших краях стал. Спал, спал да так и не проспался, видать… Не побрезгуйте советом, княжна: впредь в глаза ему не смотрите, как бы не хотелось вам того.

       Раду замотал вдруг головой. Да так быстро, что коса заметалась во все стороны.

       — Уж как странно мне вам прописные истины говорить. Не научили вас уму-разуму в дому, в котором непонятно как вы до сих пор живой остались…

       — Премного благодарна за заботу и… за спасение, — проговорила княжна с запинкой и потрепала за ухом ластившегося к ней волка. — Что б я без вас двоих делала…

       — Бездыханным трупом лежали б, — дал оборотень ответ, которого княжна от него не ждала или просто слышать не хотела, потому насупилась и почти выплюнула в сторону недавнего спасителя приказ:

       — Соблаговолите принести клетку, укутав ее старательно в плащ вашего хозяина…

       — Чрезвычайно приятно услужить вам, княжна!

       Раду поклонился и пошел обратно в избу, а княжна уткнулась в холку волка и дала затаившимся слезам волю. Бурый изловчился и лизнул соленую щеку. Только Светлана, почувствовав вдруг необъяснимую ненависть к любимому волку, оттолкнула Бурого и вскочила.

       — Напрасно, совершенно напрасно… — начала она громким шепотом, но так ничего больше и не сказала.

       И даже не подумала. Только еще пару раз всхлипнула и, присев на корточки, отыскала на кусту черники пару спелых ягод. Сорвав, протянула на ладони Бурому, который их жадно слизал. И снова ничего не сказала, лишь губу закусила — уж слишком сильно та дрожала.

       Раду вернулся бегом и выразил готовность идти, куда прикажут. Княжна молча стащила с ноги туфлю, вытряхнула опилки, обтерла ногу и была готова в дорогу. Бурый побежал вперед. Раду замыкал процессию. Через пару минут пути княжна обернулась к оборотню:

       — Я так и не поинтересовалась вашим самочувствием…

       — Мне велено вам служить, — оскалился Раду, точно преобразился в волка. — О самочувствии речи не велось.

       — Как знаете! — бросила княжна тоже довольно грубо. — Дорога недолгая, только местами ухабистая и петлявая. Но другой нет…

       — Пустая тревога, княжна. Я — лесной зверь…

       Он сделал шаг вперед, но княжна не отступила.

       — Вы — человек, Раду, — произнесла она полушепотом. — Вы чувствуете боль и у вас бьется сердце. Вы — человек. Вот он, — Светлана махнула в сторону поджидавшего их на изгибе тропинки Бурого. — Он уже зверь. Но тоже живой…

       — Не в зверином обличье дело, княжна. И вам доподлинно это известно. А в зверином нутре. Думаете, это я вас только что пожалел? Да шиш вам! — сказал он грубо. — Я себя пожалел и своего господина, коль на то пошло. Граф не простил бы себе вашего убийства. И заодно мне, что не остановил его вовремя. Так что я — зверь. Зверь, трясущийся за собственную шкуру. Не заблуждайтесь, княжна, по поводу таких, как мы… Чревата неприятными непоправимыми последствиями такая неосмотрительность.