Никто не слышит. Наверху уже вырос холмик и появился крестик. Снег, ветер, холод…Крест и развивающиеся на ветру черные траурные ленты.
— Сволочи, будьте вы все прокляты. Все, все, все…
Пересохший рот, соленые слезы, холод… Она сжала кулак и еще раз попыталась въехать в крышку. Но на её удивление рука прошила крышку и не встретила никакого сопротивления. Тогда она подняла вторую руку, тоже самое. Пространство над головой было свободно. «Вот я и умерла, — решила она. — Меня просто взяли и закапали живой. Уроды… И вот я теперь здесь внизу лежу мертвая, а они там наверху живые. А может все наоборот? — девчонка перестала плакать и попыталась сесть. — А почему нет, если рукам можно, то может и голова пролезет? Это они там, наверху все трупы из прошлого, а я здесь, в этом гробу, живая из настоящего?»
Костер давно погас, и даже угли почти тлеть перестали. Лика села и поежилась, глаза медленно стали привыкать к темноте. «Где я? — действительность, похоже, стала медленно, но возвращаться в её голову. — Костер, угли, — она провела руками по коленям, — джинсы. А где платье?»
Лика поднялась на ноги и сделала пару шагов. Сделала и сразу же чуть не полетела, наткнувшись на сваленную рядом с кострищем кучу дров.
— Черт, — ругнулась она, — совсем ничего не видно…
Согнувшись, она принялась доставать из кучи то, что ей было под силу и аккуратно складывать их домиком над тлеющими углями, как отец когда-то учил. Не прошло и десяти минут как нижние досточки схватились пламенем. Появившиеся огненные язычки сначала неуверенно, а затем все увереннее и увереннее стали лизать свою добычу. Стало светлее и скоро даже от маленького костерчика пошло тепло. Дрова затрещали…
Присев на корточки, Лика протянула к костру руки и стала греться. Приятно все-таки было снова осознавать и ощущать себя живой и невредимой, особенно после такого стресса, когда комья земли валятся тебе на голову, а ты ничего не можешь с этим поделать. Лика поежилась. Померещится же такое… Она потрогала лоб рукою, температуры не было и хотелось есть. Кризис миновал. Она даже попыталась улыбнуться. С трудом, но это ей почти удалось. «Поесть бы… — вздохнула она. — Не говоря уж о ванне с пеной… Хорошо, об этом мы подумаем утром, — вспомнила она Скарлет из «Унесенных…», — а пока просто не помешало чего ни будь попить. Надеюсь, что Лорман не все без меня вылакал… А кстати, где он, вообще, лазает. Оставил тут, понимаешь ли, беззащитную барышню на съедение этим вампирам, — она вспомнила ряженных, — и носиться где-то по своим тоннелям».
Вода оказалась на месте, и даже еще осталось чуть-чуть водки. Лика открутила пробку и сделала глоток. Водка почти выдохлась, но запах еще остался. «Класс! — Все-таки приятно было возвращаться к жизни, пусть даже и такой убогой. Лика вдруг представила себя дамой из рекламы. — Как не крути… Столько пережить и все еще оставаться живой, — она сделала еще глоток. Шло как «Мартини» со «Швепсом», просто и за милую душу… — За вас, графиня, брр…и как только они пьют эту гадость?». Лика залезла в карман и достала из него изрядно помятую пачку сигарет. Открыла её и пересчитала. Оказалось еще семь штук. «Жить можно, — обрадовалась она и закурила. — Какая же я умница, что переложила их в карман из сумки, а то сейчас бы покурила, как же… И сто долларов в печке сгорели, — Лика затянулась и выпустила в потолок длинную, длинную струю дыма. — И сама могла там сгореть к чертовой матери, в пропасти этой… Но не сгорела же, — Лика уставилась пьянеющим взглядом на тлеющий кончик сигареты. — И не сгорю, хрен вы угадали… Да? Молчите… А ты, утопленница чертова, — Лика икнула, — только попробуй мне хоть раз еще появиться. Сама на куски растерзаю. Поняла? Молчишь, — она снова икнула. — Смотри мне…ик, домолчишься, ик…сучка графская… О, как страшно… Что ты мне там свои гнилые зубки скалишь, уродина. Только появись, я сказала, последних лишишься…»
Спасение пришло в самый последний момент, когда надежд на это, вообще, уже никаких не осталось. Прямо по ходу в стене Лорман заметил нишу, совсем маленькую, но вполне достаточную для того, чтобы в ней можно было спрятаться. Теперь только бы успеть…Шум ветра и визг сирены в ушах, дрожь в коленях и удары сердца по ребрам, тук-тук, тук-тук, тук-тук…Только бы еще пол секунды…Бросок, есть! Тело прижалось к бетону, пальцы впились в железо. Вихрь рвет одежу и волосы, грохот глушит уши и выворачивает мозги… «Тук-тук, тук-тук», стучат колеса в унисон вырывающемуся из груди сердцу. Махина проносится мимо. Лорман вытирает пот со лба и спиной по стенке съезжает вниз на бетонный пол. «Пронесло, — шепчет он и улыбается. — Еще бы чуть, чуть и в дамках. И тогда уж точно эта музыка стала б вечной. Концерт закончен, Бутусов сегодня отдыхает, я вместо него…». На грязных щеках несколько мокрых дорожек от слез. Они сами по себе… Черт с ними, пусть катятся, все равно ни кто не видит. «Господи, закончиться это когда ни будь или нет? — Лорман поднимает голову. — Убей меня и не мучай. Я больше здесь не могу и не хочу… Мне больше от тебя ничего не надо! Только забери меня к себе из этого ада…»
Парень закрывает глаза и старается успокоиться. «Твой путь еще не пройден, — Лорман размазывает грязь по мокрым щекам и продолжает сам с собой: — Ты мне здесь нужен, раб мой. Трудна у тебя дорога, но и выхода у тебя нет. Вставай и топай…пока крыша совсем не съехала, — включенный фонарик подпирает подбородок. — Бе-е… Я тихо схожу с ума… Все здесь рушиться, трясется и взрывается, и в то же время продолжается движение поездов. И, самое интересное, что ни одной живой души… Один псих на все метро, — Лорман смеётся и крутит указательным пальцем около своего виска. — Я не схожу с ума, я уже давно сошел… Тишина не любит смеха… Тишина, вообще, никого и ничего не любит… Тишина, смех… Просто тишина, просто — смех… Вкус жареной крысы во рту — смех? Песок на зубах — смех? Мир, что сошел с ума — смех? Вода на песке, умирающая девчонка… Смех? Не насмеялись еще, нет? Так давайте, продолжайте… Смех утопающего, это дело самого утопающего! Смейтесь же, чего же вы…» Т и ш и н а…
Лорман поднялся на ноги. «На сколько еще фонарика хватит? — вздохнул он. — Без света, вообще, сдохнем». И снова шаги, шаги, шаги… И еще только гулкое эхо, теряющееся в туннеле. За своими думами он даже не сразу заметил, что идет, светит фонариком и ничего не замечает, что твориться вокруг. Он остановился и выключил фонарик, обалдело уставившись на светящееся пятно в конце черного тоннеля. «Станция? — Лорман закрыл глаза, досчитал до десяти, как тот козлик, и снова открыл их. Видение не исчезло. — Надо поторапливаться, — решил он, — поезда ходят, станция светиться. Как бы следующий такой составчик не оказался для меня последним. Обидно будет, что если все это окажется правдой, а меня уже не будет. Хотя, что такое реальность? — Лорман сплюнул себе под ноги. — Мое субъективное отражение объективной действительности. Вот она есть, — он взглянул на плевок. — А вот…её уже и нет!». И он с такой силой и злостью растер его по шпале, что от того даже мокрого места не осталось.
Все оказалось правдой, никакого обмана… Лорман вскарабкался на перрон и огляделся. Даже не верилось, что все так просто… Только людей не было видно, а так все в полном порядке. Он взглянул на часы и все понял. «Конечно, — усмехнулся он. — Два часа ночи, откуда им здесь взяться то?» Узкий длинный перрон, где-то далеко, далеко упирался в эскалатор. Мраморный пол, мраморные
стены, чистый полукруглый потолок и спрятанные от глаз лампы… Чудеса, чистота и порядок. Свет… Лорман даже дотронулся до одной из стенок, что бы убедиться, что это не очередная галлюцинация. Было приятно ощущать холод камня и знать, что все это тебе не сниться. «Неужели кошмар закончился? — не верил он, медленно направляясь к концу зала. — Плевок остался не растертым? Вот дурдом… Скажу милиции, где осталась Лика и домой. Нет, они без меня её не найдут, придется идти… Зато потом уж точно домой. А завтра, точнее уже сегодня, снова на работу. Как хорошо, — Лорман остановился и потянулся. — Каждый день одно и тоже. Ни каких тебе новшеств и открытий. Сиди за столом, перекладывай бумаги да отвечай на звонки, романтика… Не расслабляйся, — одернул он себя, — на плевок наступишь…».
