Лорман приподнялся, поправил под её головой самодельную, скрученную из обивки сидений подушку, подложил в костер дров, подгреб к середине выпавшие из костра угли и продолжил: «Утонченные логические абстракции ведут к такому восприятию жизни, которое хотя и поражает поначалу, но является именно тем, что притуплено в нас привычностью и повторением. Оно как бы срывает с жизненной сцены разрисованную завесу…»
Лика заканчивала дорисовывать на кресте перекладину. Помада почти вся стерлась, и ей не хватало совсем немного, когда она почувствовала, как чьи-то сильные руки оторвали её от этого увлекательного занятия, и стенка с нарисованным на нем крестом стала стремительно удаляться. Языки пламени из трещины, дым и содрогающаяся то и дело под ногами почва до сих пор стояли у неё перед глазами. Было страшно, но оцепенение прошло. Он тащил её за руку, но она и сама уже могла двигаться. Она даже попыталась освободиться, но не тут-то было. Железные тиски мертво сдавили её слабую ручку, и никакая сила теперь не могла заставить их разжаться. Они бежали, останавливались, перелазили через образовавшиеся загромождения, падали, поднимались и снова продолжали бежать, сбивая колени, царапая руки и получая ссадины. До конца тоннеля оставалась какая то сотня метров, может чуть больше, когда земля, и так трясшаяся как сумасшедшая, решила развалиться, вообще, на части, треснув как раз у них под ногами. Парню повезло больше, он бежал первым и поэтому смог, успел перескочить растущую на глазах пропасть, а вот она… Она с ужасом поняла, что летит как раз точно в это огненное пекло, разверзшееся у неё прямо под ногами, а дальше… Дальше в памяти остался только свой истерический крик, падение и приближающееся раскаленное пекло и… боль от сильного удара всем телом об образовавшуюся стену расщелины. И еще в памяти осталось перекошенное от нечеловеческого напряжения лицо этого парня, стиснувшего зубы и из последних сил пытающегося вытащить её одной рукой из этого кипящего ада, куда она угодила, а второй судорожно пытаясь зацепиться за землю, безжалостно ускользающую из-под содранных в кровь пальцев. Но человеческие силы тоже не беспредельны, и если его пальцы еще держали её, то вот её тонкие пальчики, к сожалению, стали разжиматься и потихоньку выскальзывать из его руки. Она сползала все ниже и ниже в дышащую огнем пропасть, а он следом за ней. Еще немного и от них обоих останутся только рожки да ножки, два зажаренных скелета…
Расширенными от страха глазами она с ужасом впилась в его бешенные зрачки с играющими в них языками пламени и вдруг ясно поняла, что этот упертый немец, этот трус несчастный совсем не собирается её отпускать, и никогда не отпустит, но и вытащить её тоже не сможет и, что еще чуть-чуть и все… Она оглянулась вниз и тут же почувствовала на своем лице раскаленное дыхание бурлящий и клокочущий под ногами бездны. Жар обжог горло. Адский котел раскрывал ей свои объятия! Девчонка подняла голову, смотреть вниз было выше её сил, и последний раз встретилась с ним глазами. Он что-то её кричал, изо всех сил пытаясь удержаться на краю, продолжая сползать при этом вместе с ней все глубже и глубже в пасть смерти, но она его уже не слышала… Она уже разжала свои тоненькие ухоженные пальчики со сломанными, правда, давно уже ногтями…
«…что все существует лишь постольку, поскольку воспринимается, — продолжал читать вслух Лорман. — Правда, против этого восстают все наши ощущения…что весь прочный мир создан из «вещества того же, что наши сны». Поразительные нелепости общепринятой философии…»
Он закрыл книгу и прочел на обложке имя автора, вытесненное большими золотыми буквами: «Шелли». Дальше читать ему не хотелось, слишком умно, но и другой книги у него, к сожалению, под рукой не было. Хорошо хоть эту нашел, чудом сохранившуюся в одном из разбитых вагонов, когда лазил по ним в поисках съестного, хоть какой одежды и дров. Дрова-то он нашел, да вот еще эту книгу, а вот с едой получился облом, как, впрочем, и с одеждой.
Парень тяжело поднялся, подошел к костру и стал медленно вертеть поджаривающийся на нем кусок мяса. Запах был приятный и даже очень… Он почувствовал, как засосало под ложечкой. Первый кусок мяса за три дня. «Если бы мне кто раньше сказал, — усмехнулся он про себя, — что я на станции «Таганская» разведу костер и буду на нем крысу жарить, да еще и слюной исходить по этой твари, сам бы тому горло собственными зубами перегрыз».
Лика повернулась на бок и «шкура», содранная с сидения, оголила её плечо. Пришлось поправлять. Сам он, кстати, тоже был одет в такую же «шкуру», и перевязан на талии куском проволоки, совсем как Рембо в молодости, только волосы покороче. Грязное лицо и играющие на нем блики придавали картине почти полное сходство с оригиналом, когда тот с зажженным факелом по пояс в воде пробирался по пещере, кишащей крысами. Лорман вздохнул, завидуя, в его распоряжение этих съедобных деликатесов было гораздо меньше.
Вот уже второй день они торчали на этой станции и не двигались с места. Второй день его спутница с высокой температурой металась в бреду изредка приходя в себя и тут же снова куда-то проваливаясь, то несвязным языком, бормоча какие то сказки про какую то утопленницу, тащащую её за собой в болото, то начиная плакать и просить его, что бы он прижался к ней и никуда от себя не отпускал. Иногда она просил ей почитать, когда температура её немного отпускала, и ей становилось чуть-чуть легче. И тогда он брал книгу и начинал читать, скрипя при этом зубами от своего бессилия. Он читал, а она тихо лежала и слушала… Только вот слышала ли она то, что он читал
Лорман поправил съехавшее с неё «одеяло» и дотронулся до влажного лба ладонью. Температура снова поднималась, а у него под рукой не было даже воды, что бы смочить в ней тряпку и положить ей на лоб. По идее, грунтовые воды должны были давно затопить все это подземное царство без электричества, но этого, почему-то не случилось. Тока не было, насосы не работали, но и вода тоже не поступала. Толи её на этом уровне подземки, вообще, никогда не было, то ли она ушла еще глубже под землю? Лорман тяжело вздохнул. Факт оставался фактом, вода отсутствовала за исключением той малости, что они нашли в бутылке. Всего два дня прошло после этого, а как давно это было.
Лика повернулась на спину, открыла глаза и стала что-то бессвязно шептать своими пересохшими губами. Лорман склонился ухом к самому её рту, чтобы хоть что-то расслышать из её слов, но разобрать в её бессвязном бормотании ничего так и не смог. Девчонка, похоже, снова бредила. Она смотрела на него своими воспаленными глазами, но себя он в них не видел. Она что-то ему шептала, но ответа его не слышала. Сейчас они были очень далеки друг от друга, так далеки, что он даже себе и представить не мог, сколько сейчас веков их разделяло. Желтоватые языки пламени лизали почерневшие от копоти камни, дрова чуть потрескивали, а красные угольки добавляли костру еще больше тепла, прелести и света. Лика давно уже смотрела на огонь и не о чем не думала. Ей просто нравилось сидеть здесь, в этом старом и удобном кресле, и в этом пустынном, освещенном только светом камина зале, сидеть, вытянув к теплому костру ноги и больше ничего не делать. Вот если бы еще и спина не мерзла. Леди поправила шаль, поднялась с места и повернулась к огню спиной, так чтобы и той чуть-чуть тепла перепало. Свет и тьма поменялись местами. Некоторое время она, вообще, ничего не видела, бесполезно всматриваясь в черноту зала, пока глаза не привыкли, а то, что она затем там увидела, ей совсем не понравилось. Находиться около камина было конечно приятно, ощущать тепло костра и представлять, как там сейчас вьюжит на улице. И если бы еще не этот окружающий её в зале мрак, сводящий с ума. Из глубины которого, она это чувствовала кожей, на нее все время что-то пялилось.
Девушка обошла камин, взяла с полки тонкую лучину, сунула её одним концом в огонь и подождала пока она загорится. Затем, не спеша, шелестя лишь складками своего длинного стянутого корсетом в талии платья, поднимающего грудь и спирающего дыхание, принялась зажигать многочисленные свечи, натыканные в дорогие, искусной работы подсвечники, расставленные и развешанные по всему периметру зала. И только завывание ветра за окнами и глухое, чуть слышное эхо от стука её каблучков разносились и сопровождали её при этом… Огромный, с мраморным полом зал постепенно преображался. С каждой следующей зажженной свечой он становился все светлее и красивее. Огоньки свечей, отражаясь в золоте подсвечников, устремлялись к полу и оттуда, ударившись о зеркальную его поверхность и, отразившись, разлетались к окнам, стенам и потолку, освещая их и оживляя, придавая всему этому царству золота, мрамора и стекла еще больше неописуемого великолепия. Было бы еще все здесь не так запущенно, цены бы не было всему этому великолепию.
