Что-то надо делать и заваленный бумагами стол, явное, тому подтверждение. Но…не хочется. Почему-то хочется только спать и все… Он делает над собой усилие и выбирается из-за стола, зевает и потягивается. Даже кофе нет! «Хлебай, что есть, — вздыхает он и идет со стаканом к чайнику. — Могло не быть и этого…» Чайника, например. Уголки губ офицера трогает еле заметная улыбка. «Что творится? Сумасшедший день…Что ночь скажет? Сегодня все потихоньку сходят с ума. Буря, наверное, может быть солнце и дым, а может быть?..» Смотрит в окно. Москва светится и играет всеми своими огнями. Красиво…но не трогает. Хоть чай есть, и то уже хорошо. Взгляд случайно цепляется за свое оконное отражение. В блеклом свете лампы ему виден только свой силуэт и освещенный стол. Он подходит ближе. Отражение увеличивается. Теперь он видит все отчетливо: нос… звериные глаза и оскаленную волчью пасть… Показалось? Трет глаза. Нет. Зверь в окне исчезать не собирается. Что это, вторая серия? Кино продолжается? Коршун напряженно всматривается в отражение… «Похож на волка, только черный и крупнее…» В напряжении проходит минута и Коршун понимает, что и сам стал объектом наблюдения. «Чушь, — успокаивает он себя. — Это всего лишь стекло…и мое уставшее воображение». Но, похоже, что стеклянный зверь так не думает. Коршун делает шаг в сторону… и видит, что звериная морда тоже поворачивается туда же… Дьявольские, с покрасневшими белками глаза внимательно следят за ним из-за той стороны стекла.
Кто это, зверь или он сам, превратившийся в зверя или, может быть, это его звериная сущность? Кто это или, может быть, что? Тишина. И только тиканье часов напоминает, что жизнь еще не остановилась, тик-так, тик-так… Спасибо тому, кто их туда повесил. Секунды растягиваются в минуты, минуты складываются в часы, часы превращаются в вечность…тик-так, тихо-так, тихо-то как… Мгновение, и Вечность растворяется в секунде, в стотысячной её доле, в стомиллионной её части… Все!..Тихо-то как, тик-так…
Человек, не отрываясь, смотрит на зверя, зверь на человека…секунда, минута, вечность…глаза в глаза, зрачок в зрачок. У кого первого не выдержат нервы, тот и погиб… Выживает сильнейший. Жизнь против смерти, звериный оскал против человеческой ухмылки… Зверь против человека, человек против зверя или, может быть, твари? И кто — кого? И в этом весь смысл… И в этом весь кайф…И в этом вся жизнь! И третьего в этом мире…не дано никому! Кто — кого…
Совещание закончилось, офицеры стали потихоньку выходить из кабинета, когда Смирнов, как бы вспомнив, остановил Коршуна уже у самых дверей. Если тебя хотят замочить, то, как правило, делают это или около входа…или около выхода. Вспомните: вечером или утром, но обязательно около своего подъезда… был замочен известный, …или генеральный. Пошел выгулять свою псинку и не вернулся или…возвращался домой, но тоже не вернулся… Обхохочешься! Сейчас, похоже, пришла его очередь смеяться.
— Ты уже знаешь? — спросил Смирнов, имея в виду свою жену.
— Да, — Коршун ответил не по военному. Он не сочувствовал полковнику, но и не злорадствовал. Ему, если честно, было все равно, каждый под своей звездой ходит. Звезда полковника, похоже, закатилась. Что ж теперь… Цепляй другую, их на небе много!
— И дочь пропала, — Смирнов подошел к бару, открыл дверцу и достал оттуда начатую бутылку коньяка. Затем, оттуда же, появились две хрустальных рюмки. Полилась жидкость…
— Бери, — сказал он, указывая на рюмку, — помянем несчастную.
«Кого он имеет в виду, жену или дочь — офицер взял рюмку, — или обеих?»
— Не чокаясь, — Смирнов опрокинул стопку и выдохнул. — Прости меня, не уберег…
Капитан последовал его примеру.
— Извини, закуски нет.
Коршун выдохнул и молча вернул стопку на место. Молния, удар, гром…нечеловеческий крик. Кровавая пасть волка рвет горло несчастной. Только теперь уже в смертельном крике задыхается не та, из кинотеатра, а эта…из больницы. Полковник что-то говорит, но Коршун его не слышит. Снова тот же ужас… Что это? Почему он его преследует? Часики: тик-так, тик-так… Обхохочешься! «Точка — тире, точка — тире — две точки, две точки — тире — точка… — капитан смотрит на Смирнова и не понимает ни одного его слова. — Крыша поехала, — решает он. — Полковник перешел на азбуку Морзе».
— Думаю, что исчезновение Лики, тоже его рук дело, — продолжал тем временем Смирнов. — За свою шкуру трясется. Знает, что пока моя дочь у него, я его не трону… Даже, умереть, скот, по-человечески, и то не может.
— Думаете, что это он вашу жену? — до Коршуна, наконец, стал доходить смысл его слов.
— А кто же еще? — Смирнов закурил. — Решил убрать её, пока она мне еще не сообщила о случившемся. Только ошибочка вышла. — Смирнов в сердцах сломал сигарету. — Звоночек то уже был…
Белая палата, женщина с черными кругами под глазами, разбитыми в кровь губами и распухшим лицом говорит с кем-то по телефону. Инна, еще живая, с улыбкой поднимается с дивана. Зеленая, огромная пальма в вестибюле…Кадры из другой жизни. Картинка появилась, и тут же исчезла… потерялась в сознании. Как будто этого с ним и не было. А было ли?
Полковник вернулся к столу, достал из пачки новую сигарету. Крошечное пламя стало нежно лизать кончик сигаретки, пока та от удовольствия не зарделась, и не загорелась…
«Чего радуешься, дуреха, — усмехнулся про себя Коршун, — через минуту от тебя только смятый и вонючий бычок останется… Долго хорошо не бывает. Выпил водки — белая горячка, выкурил сигаретку — рак легких. Первый раз за сто лет решил сходить в кино с бабой…и тут, на тебе, засада!»
— А если это не он, я имею в виду Сорокина? — Коршун вернулся к разговору.
— Он это! Больше некому, — для Смирнова здесь вопроса не возникало. — Испугался очень, вот головка и перестала работать. Но его уже пасут, и ни куда он теперь не денется. Здесь другое… Пока нет уверенности, что Лика точно у него, трогать я его не буду.
— А он вас уже об этом известил, что она у него?
— Нет, конечно… Но я не исключаю и этой возможности, — полковник сделал затяжку. —Смотри сам. Ночью пропадает моя дочь, а днем в него врезается моя жена, и тут же он убирает тебя… Все трое завязаны на мне… Цепочка? Цепочка… Получается, товарищ капитан, что он тебя раскусил…как это не прискорбно. Догадаться же после всего этого, что арест, это всего лишь дело времени, я думаю, было уже не сложно. Сколько ты вместе с ним провернул махинаций, а? Только полный кретин на его месте не стал бы ничего делать, — полковник докурил сигарету. — А он далеко не кретин.
— Тогда зачем он отпустил меня? Уж этого ему делать, ну никак не следовало.
— А кто тебе сказал, — усмехнулся Смирнов, — что он тебя отпустил? Он тебе дал просто еще немножко пожить, Коршун, не больше, и не меньше, как до сегодняшнего вечера…Но я тебя оставил не за этим, — полковник замолчал и подошел к столу, взял с него обычную картонную папку, в народе называемую скоросшивателем и протянул её Коршун. — С ним я разбираться буду сам, тебя это уже не касается. Я хочу, что бы ты вплотную занялся метрополитеном, вернее теми странными событиями, которые в нем происходят. Здесь всё, — он постучал пальцем по картону. — Все пять …Где, что, когда? Будете работать вдвоем, я пока не решил, кого тебе дам в помощники, но дам обязательно. Работать будите самостоятельно и отдельно от всех, и знать про это еще буду только я. Чувствую, что непростые в этом метрополитене дела творятся. Ох, непростые … Может и правда, эксперименты какие на людях ставят… Если это так, что не исключено, то ты, капитан, должен об этом узнать первым, а я вторым, понял?
— Так точно, вопрос можно?
— Да.
— Наше ведомство к этому отношение имеет?
— Не знаю, — полковник вздохнул. — Поэтому и затеял эту игру в кошки — мышки. И еще, — добавил он уже в самом конце, — присмотрись-ка к кинотеатру на «Павелецкой», там тоже, какие то странные вещи творятся. Сегодня там одной дамочке вырезали пол горла во время сеанса. Преступнику удалось скрыться. За дело взялась прокуратура, но ты все равно присмотрись… Как бы оно не оказалось связано с нашим.
