— Ну и черт с тобой, — крикнула она в темноту, разгибаясь и включая фонарик. — Посмотрим, кому еще хуже будет… Думаешь, испугаюсь, да? Ой-ой-ой… камушком в него кинули, блин! Так теперь, что — можно бросать бедную девушку в темноте, да? Вот скотина, выбил зуб и бросил…

— Чего разоралась?

От неожиданности Лику даже передернуло. Так, что она даже фонарик снова выронила с испугу, который со стуком упал на рельсы, но в отличие от первого раза, теперь продолжал светить.

— Никто тебя не бросал, — Лорман нагнулся и поднял нужную вещичку. — Разбросалась тут… решила нас без света оставить?

— Ты где был? — Лика потихоньку стала приходить в себя.

— Пиво пил, а что? — усмехнулся он. — Сидел и ждал, пока ты в меня следующим камнем не промажешь.

— А отозваться ты, конечно, не мог, — девчонка сузила глазки, — да?

— Что бы ты в меня рельсу зашвырнула…

— Чего зашвырнула? — не поняла она его юмора. — Какую еще рельсу?

— Об которую зуб сломала.

— Она же тяжелая, — не поняла та немецкого юмора.

— Вот-вот, — парень набрал полные легкие воздуха и выпустил его тонкой струйкой прямо в лицо негоднице. — Это-то меня и спасло, что ты не смогла ее от земли отодрать.

— Мне домой надо и, чем быстрее, тем лучше.

— Мне тоже, — он посветил на свои часы и присвистнул. — Я уже, два часа как должен быть на работе.

— Не расстраивайся, тебя уже выгнали.

— Типун тебе на язык, не каркай…

— Вот еще, — Лика в темноте прищурила глазки, — каркать я буду. Сам рассуди, кому в наше время нужны пьяницы и прогульщики?

— На себя посмотри.

— И что? Я не прогуливаю, у меня каникулы. Так что…

— Глаза закрой.

— Зачем? — Лика насторожилась. — Что бы ты мне второй зуб выбил?

— Хочу посмотреть, что с первым стало.

— Только осторожно, хорошо?

— Договорились.

Девчонка зажмурилась и послушно открыла рот. Парень слегка улыбнулся, направляя луч света на ее лицо, пытаясь в очередной раз понять, с кем это он, собственно, связался? Только, что она еще в него кидала камни, ругалась и орала во все горло, и вот уже стоит с открытым ртом и закрытыми глазами и терпеливо ждет, что же он ей скажет и какой диагноз поставит. Ему даже показалось, что если даже диагноз этот будет не очень утешительным, то она же еще его и успокаивать начнет.

— Долго мне еще с этой идиотской улыбкой стоять? — вернула она его к действительности. — Ты в рот смотри, а не на мое лицо пялься.

— А я что делаю, — вздохнул Лорман, направляя луч света прямо ей в рот. Губа у нее и в правду была разбита, и даже немного припухла, но вот зубы, зубы все у девочки были на месте. Он еще раз прошелся лучиком по белоснежной эмали и опустил фонарь.

— Ну? — спросила Лика в напряжении.

— Что, ну? — передразнил ее Лорман. — Нет трех зубов. Родители будут тебе рады. Чего реветь было?

— Мне показалось, что выбиты все, без трех жить можно.

— В таких случаях обычно крестятся, когда кажется, — заявил Лорман и, не дожидаясь ответа, зашагал дальше по шпалам.

— Мне показалось, что он качается.

— Говорю же, крестись!

Лика увидела, как тонкий луч света, скользнув по стене тоннеля, пробил темноту и осветил далеко вперед уходящее полотно железной дороги, слегка играя на шпалах и постепенно удаляясь, все глубже и глубже погружаясь в его черное нутро. Иногда его ноги не попадали на шпалы, и тогда девчонка слышала, как под подошвами его полуботинок скрипели мелкие камни, расползаясь в разные стороны. Она даже на секунду представила себе картину, как они, эти камешки расползаются, цепляясь друг за друга и издавая этот неприятный скрипучий звук, многократно усиленный акустикой подземелья. Все в грязи и отработанном масле они, словно тараканы, разбегались в разные стороны, в панике наступая, друг другу на головы, нанося увечья и выкалывая лапами друг другу глазки, совершенно не переживая, правда, от этого. Пытаясь в панике лишь спасти свои никчемные, но от этого еще более ценные жизни и, совершенно при этом, не мучаясь угрызениями совести за погубленные жизни своих, менее удачливых собратьев по несчастью.

Немного постояв, прислушиваясь к удаляющимся шагам своего непутевого спутника и боясь остаться одной в непроглядной тьме, Лика последовала следом за «уничтожителем камней», как она его про себя обозвала. «А чего он хотел, — размышляла она на ходу, осторожно ступая на шпалы, — что бы я без зуба осталась? Еще чего… Так бы он тогда мне и шел сейчас спереди, фонариком себе подсвечивая и распугивая тараканов. Зубы мои ему не нравятся, видите ли, а то, что я себе колено разбила о шпалу эту чертову, так это уже и не считается, да?»

Минут пятнадцать они так и шли, он чуть спереди, подсвечивая себе фонариком, а она немного сзади, но так чтобы видеть под ногами шпалы. Шли молча: он все еще продолжал прикидывать, чем ему может грозить прогул на работе, а она — сокрушалась, что разорвала на коленке только что купленные, совершенно новые джинсы и все еще не позвонила матери, причем, именно матери, а не отцу. Отец, как правило, дома бывал редко и в воспитании дочери участия не принимал, предпочитая отделываться дорогими игрушками типа автомобиля на день рождения или компьютера под Новый год. «Ничего, — успокаивала она себя, — сейчас вот выберемся из этого подземелья, и сразу же позвоню. Ох, и влипнет же мне…»

— А тебе не кажется, что мы уж очень долго идем? — подала она, наконец, голос. — Что-то не похож этот грот, или как его там, на отстойник.

— Вижу, — Лорман остановился. — Предлагаешь повернуть назад?

— Не знаю, — Лика пожала плечами. — Столько уже идем, обратно, вроде как обидно возвращаться.

— Да, — согласился он, — идем вперед. Тоннель поворачивает, думаю, еще немного и наше с тобой знакомство закончиться.

— Хотелось бы, — вздохнула Лика, — глаза б мои тебя не видели.

И первая двинулась к повороту. «Специально они что ли, — сокрушалась она про себя, подбирая шаг под шпалы, — положили их на таком расстоянии, что бы совершенно ходить было невозможно. Про людей разве думали, ни мостиков тебе, ни фонариков, и шпалы еще вверх ногами лежат».

— А кстати, — она обернулась к своему попутчику, — почему здесь света нет? Мне кажется, что здесь должны висеть хоть какие-то лампочки, раз поезда здесь ездят.

— А кто тебе сказал, что они здесь ездят? Я, что-то их пока не видел и не слышал…

— Но ведь мы же сюда приехали, — девчонка снова обернулась. — Или ты хочешь сказать, что мы сюда на самолете прилетели?

— Не помню.

— Пить меньше надо, — подытожила она. — Тут помню, тут не помню, совсем как Киса Воробьянинов. Помнишь, когда он в ресторане нажрался со студенткой этой, — вдруг рассмеялась она, — как он сосиски себе в рот запихивал?

Лорман тоже улыбнулся, вспомнив этого депутата из Думы с пенсне на носу и набитым мясом ртом. От сосисок он сейчас тоже бы не отказался. Подумал и тут же вспомнил про две штуки, что все еще портились в его кейсе, спокойно дожидаясь своего часа. «Вот выберемся, — с надеждой подумал он, — и тогда перекусим. Не есть же, в самом деле, на шпалах, да еще такой темноте». Но прошло еще десять минут, затем еще десять, а потом еще и еще, а конца этому тоннелю все не было и не было. Прошел, наверное, целый час, может и того больше, когда впереди, наконец, что-то на самом деле что-то блеснуло. Вернувшиеся с того света обычно рассказывали, что в конце темного тоннеля всегда виден свет. «Осталось всего лишь узнать, — подбодрил он себя, — что нас уже нет».

— Ну, вот мы и у цели, — произнес он спокойно, отгоняя дурные мысли на счет преждевременной смерти. — Осталось лишь заново ожить.

Мощный луч фонарика, пройдясь по рельсам и описав дугу по круглому своду тоннеля, нащупал где-то в самом его конце нечто, вселившее надежду. Возможно, что обходчик блеснул фонариком, а может… Ребята радостно ускорили шаг. До заветного освобождения осталось каких-то сто метров, а может и того меньше. Вот же будет смеху, когда они будут всем потом рассказывать, как перепугались в темноте и переругались, чуть все зубы друг-дружке не повыбивали.