Вывод Патнэма звучит зловеще: разнообразие расовых и этнических групп в обществе чревато распадом этого общества. Тем не менее, Америка намеревается принять 130 миллионов человек за четыре десятилетия, в основном иммигрантов из стран «третьего мира» и их детей. Каждый город США рано или поздно станет напоминать нынешний Лос-Анджелес. Патнэм видел в Лос-Анджелесе классический пример мультирасового, многонационального и многоязычного «рагу», где уровни подозрительности и недоверия выше, чем в любом другом месте. Ричвайн дополняет:

«Перечисляя точки наивысшего доверия, Патнэм выделяет такие места, как Нью-Гемпшир и Монтана, сельские Западная Виргиния и Восточный Теннесси, такие города, как Бисмарк, штат Северная Дакота, и Фримонт, штат Мичиган. Среди точек наименьшего доверия города Лос-Анджелес, Сан-Франциско и Хьюстон. К первой категории с максимумом доверия относятся, как правило, однородные белые поселения, а ко второй те, которые отличаются многообразием»{801}.

Хотя гипотеза Патнэма о том, что этническое многообразие вызывает напряженность и чревато социальной дезинтеграцией, известна много лет, американские лидеры, похоже, не обращают внимания на риск, которому они подвергают наше национальное единство.

«Это просто удивительно!» – констатирует Ричвайн и отмечает, что многообразие стало декларируемой целью:

«Достижение многообразия, особенно этнического разнообразия, является основной целью всех крупных корпораций, университетов и государственных учреждений. Верховный суд США постановил, что многообразие является «убедительным государственным интересом», который важнее существующих законодательных запретов на расовое квотирование при приеме в школу. Популярные политики регулярно произносят фразу «Наша сила в разнообразии»»{802}.

Замечательно! Наши элиты, отдыхая на пляжах и горнолыжных курортах, отправляя своих детей в школы, где доминируют белые, публично прославляют расовое многообразие, хотя оно, как убеждают нас пятьдесят лет белого бегства, здравый смысл и социальные науки, способно уничтожить нашу страну. Такова сила идеологии – делать людей слепыми к доказательствам, которые у них перед глазами. Кого боги хотят уничтожить, того они сначала лишают разума.

Некоторые утверждают, что наивность и утопичность не в состоянии объяснить непримиримое стремление ликвидировать белое большинство Америки, что здесь ощущается злая воля и воля к власти. Консервативный ученый Готфрид Пол пишет:

«Мультикультуралисты без умолку трещат о толерантности, но не каждый может быть носителем этих гражданских и культурных прав. Те, кто обладает статусом жертвы в силу принадлежности к конкретной группе, имеет преимущественные права на самоопределение, в то время как тем, чья группа ассоциируется с репрессиями, например, белым южанам в Америке, запрещается гордиться общим прошлым»{803}.

Для покойного колумниста Сэма Фрэнсиса мультикультурализм, подобно эгалитаризму, был «преднамеренной интервенцией, посредством которой властолюбивые способны уничтожить культуру, чей моральный кодекс в силах не допустить их к власти, и создать альтернативную культуру, чей моральный кодекс позволяет на эту власть претендовать». Наши культурные элиты отождествляют себя с теми, кто призывает к свержению былого христианского порядка – с воинствующими этническими группами, феминистками, атеистами, – предвидя, что эти группы приведут их к власти. Они преуспевают. Традиционная христианская культура изгоняется из храмов нашей цивилизации. «Навязывая многообразие», как идеал и как реальную практику, посредством позитивных действий, принудительной интеграции, массовой иммиграции и мультикультурализма, как писал Фрэнсис, «доминирующая культура обрекает на гибель… традиционную культуру и делает дальнейшее существование последней невозможным».

«Ослабление семьи, эрозия общества, инверсия сексуальной морали и прочие олицетворения упадка… являются симптомами заката традиционной культуры… также они могут считаться признаками торжества господствующей культуры, которая воспринимает их, в худшем случае, как незначительные раздражители, а в лучшем случае – как свидетельства грядущего освобождения от традиционных ограничений и неизбежного поражения противника, то есть традиционной культуры»{804}.

Фрэнсис цитирует Ницше: «Ценности слабых впереди, потому что их переняли сильные, чтобы с их помощью вести»[204], и добавляет, что «Ницше понимал, а большинство современных консерваторов, которые не любят Ницше почти в той же степени, в какой не приемлют Карла Маркса и Хиллари Клинтон, не понимают, – то, что консерватору кажется упадком, декадансом и распадом, поборникам прогресса видится рождением новой цивилизации»{805}. Короче говоря, это не случайно, товарищ.

Десять лет назад в книге «Раскрашивая новости: как политкорректность убивает американскую журналистику» колумнист Уильям Макгоуэн пришел к выводу, что «многообразие становится новой религией»{806}. Рецензируя последнюю книгу Макгоуэна, историк Скотт Траск пишет, что автор недооценил идеологию. Многообразие, указывает Траск, стало «государственной религией, новой верой клерикального класса и средством социального контроля плутократии»{807}. Отрицать многообразие значит впадать в ересь.

Нидал Малик Хасан – это две разные личности. Один – гордый армейский офицер, майор, который даже в мечеть ходил в боевом камуфляже; другой – счастливый американец арабского происхождения, носит мусульманскую одежду и живет мирной жизнью. Две личности Хасана вошли в конфликт из-за его убежденности в том, что войны в Ираке и Афганистане безнравственны, а также из-за шока, который он испытал, узнав, что его снова призывают в армию – и отправляют воевать с братьями-мусульманами; это грех против Аллаха, допустить который Хасан не мог. Какая из идентичностей была для него значимее? Какова, по выражению Майкла Влахоса, была его «боевая идентичность»?

Хасан говорил друзьям, что он «сначала мусульманин, а уже потом американец». 5 ноября 2009 года, когда он поведал своей соседке: «Я собираюсь послужить Богу», и отдал ей свой Коран, лояльность джихаду оказалась выше клятвы верности армейского офицера{808}.

Будто бы, как сообщалось, с криками «Аллах акбар!» Хасан застрелил тринадцать и ранил двадцать девять американских солдат в Форт-Худе, штат Техас{809}. Интернет-текст, посвященный Нидалу Хасану, приравнивает террористов-смертников к награжденным медалью Почета, которые падали на гранаты, своим телом защищая друзей от взрыва.

Пусть его поступок был актом измены и терроризма, но Хасан видел себя героем-мучеником, для которого верность Богу и вере важнее верности нации, ведущей аморальную войну против мусульманских народов.

Такие конфликты лояльности не редкость на войне.

Президент Вудро Вильсон боялся, что, если он втянет Америку в европейскую войну на стороне Великобритании, ирландские американцы взбунтуются в знак протеста, а немецкие американцы двинутся на Вашингтон. Рузвельт так боялся, что кровные узы японцев окажутся сильнее лояльности к США, что приказал выслать 110 000 американцев японского происхождения из Калифорнии и отправить их в лагеря для интернированных.

Среди американских мусульман случай Хасана нетипичен, но майор такой не один. Других мусульман задерживали по подозрению в подготовке терактов. В Арканзасе в 2008 году мусульманин расстрелял двух солдат в вербовочном центре. В Кувейте, еще до вторжения в Ирак, сержант-мусульманин бросил гранату и открыл огонь по палатке своего командира, убив двоих и ранив четырнадцать человек.