В 1997 году президент Клинтон охарактеризовал демографическую трансформацию нашей страны так: возможна «третья великая революция в Америке… которая докажет, что мы способны жить, в буквальном смысле… без доминирующей европейской культуры»{425}. Год спустя в выступлении перед выпускниками Портлендского университета штата он описал общество, в котором будут жить их дети и внуки:

«Минет чуть более 50 лет, и в Соединенных Штатах не останется расового большинства. Ни одна другая страна в истории не испытывала столь масштабных демографических изменений за столь малый срок… [Эти иммигранты] вольют свежие силы в нашу культуру и расширят наше видение мира. Они обновят наши основополагающие ценности и напомнят всем нам о том, что на самом деле значит быть американцем»{426}.

Поразительно, не правда ли? Президент Соединенных Штатов Америки сообщает преимущественно белым студентам, что однажды их собственная раса перестанет быть большинством в стране, где правит большинство. Многие наверняка обомлели бы от такого «откровения» или ужаснулись подобной перспективе. Но студенты Портлендского университета штата восторженно встретили новость о грядущем статусе меньшинства, на который их самих и их детей давно обрекло правительство. Среди наших «лучших людей» многие предвкушают тот день, когда белые американцы превратятся в меньшинство в стране, созданной их предками «для себя и для наших потомков».

Этнический мазохизм, удовольствие от унижения собственной этнической группы есть заболевание души, никогда не прикипавшей к Америке Эндрю Джексона, Теодора Рузвельта и Дуайта Эйзенхауэра. Оно проистекает из того, что Джеймс Бернэм назвал «идеологией самоубийства Запада», из системы убеждений, подпитывающей, словно морфином, людей, которые приняли неизбежность своего исчезновения из истории. Олицетворением этномазохизма можно считать Сьюзен Зонтаг, которая заявила в «Партизан ревью»: «Белая раса – рак человеческой истории»{427}.

Большинство людей встретит известие о том, что им суждено стать меньшинством, изумленным молчанием, мрачным смирением и даже ужасом. Как говорил Еврипид, «злее нет горя в жизни», чем лишиться родины[110]. Чем объяснить нашу беспечность? Откуда берется спокойствие, откуда уверенность, что все будет хорошо? Озирая мир и собственную страну, Артур Шлезингер двадцать лет назад писал:

«Национализм по истечении двух столетий остается важнейшей политической эмоцией, гораздо более сильной, чем любые социальные идеологии, такие как коммунизм, фашизм или даже демократия… В национальных государствах национализм принимает форму этнической принадлежности или межплеменной вражды… Этнический подъем в Америке не уникален, это всемирная лихорадка»{428}.

Эта всемирная лихорадка не стихает. Более того, она, если угодно, усугубляется. В рецензии на работу историка Нелла Ирвина Пейнтера «История белого человека» Энтони Пэгден отчаянно старается отмежеваться от идеи, которая ему самому и большинству интеллектуалов видится одиозной – от идеи, что расовая и этническая принадлежность имеют определяющее значение для социума:

«Современная генетика убедительно продемонстрировала, что расы как таковой не существует. Благодаря расшифровке генома человека, мы теперь знаем, что каждый человек делит 99,99 процента своего генетического материала с остальными людьми. Аналогично, цвет кожи и разрез глаз больше не рассматриваются научным сообществом в качестве наиболее очевидных способов классификации людей…

Но все же понятие расы живет, и Америка им одержима»{429}.

Да, перед нами типичное академическое мудрствование. Тем не менее, признавая истинность рассуждений о расшифровке генома и о взглядах «научного сообщества», любой, кто станет вести себя так, будто раса не имеет значения, рискует сам, фигурально выражаясь, утратить значение. Эта сила обрушила западные империи в Африке и Азии и раздирает нашу страну. Этнический национализм, цитируя Шлезингера, является «важнейшей политической эмоцией» в нашем мире.

«Подобие… есть причина любви», – писал Фома Аквинский; «двое белых мужчин подобны друг другу в белизне. Следовательно, один тяготеет к другому, будучи с ним одним целым, и желает ему того же блага, что и самому себе»{430}.

Аквинат, этот «ангельский доктор»[111], утверждал, что привязанность людей вследствие общей расовой принадлежности естественна и нормальна. Если это верно для чернокожих американцев, которые торжествовали после победы Обамы, значит, верно и для белых американцев. Расовое сознание белых крепнет и уже начало проявляться в политике, ибо десятки миллионов американцев не хотят жить в стране, настолько отличной от той, в которой они выросли.

Мрачные прогнозы о будущем Америки опираются на этнические конфликты недавнего прошлого и нашего сегодняшнего. Тот, кто считает, что Америка сегодня более едина, чем была пятьдесят лет назад, когда старейший из президентов наблюдал, как самый молодой избранный президент приносит клятву[112], – либо не жил в 1960-х годах, либо ничего не знает о них, либо обманывает сам себя.

Помимо радикального изменения расовой демографии, данные переписи позволяют узнать дополнительные подробности о мире, который унаследуют наши дети и внуки. В 2007 году вновь пошло в рост количество незаконнорожденных детей. Среди чернокожих этот показатель вырос с 69,9 процента всех рожденных до 71,6 процента. Среди выходцев из Латинской Америки он впервые поднялся выше 50 процентов, а на эту группу населения сегодня приходятся одни из каждых четырех родов в США. Среди белых показатель незаконнорожденности вырос до 28 процентов. При этом рождаемость в браке упала, но рождаемость среди незамужних увеличилась на 12 процентов{431}. Сорок один процент всех родов в США – это роды вне брака.

Стоит ли американцам беспокоиться?

Когда сенатор Дэниел Патрик Мойниган опубликовал в 1965 году свой шокирующий доклад «Негритянская семья: повод для вмешательства», показатель незаконнорожденности среди чернокожих американцев составлял 23,6 процента{432}. Цифра меньше, чем сегодняшний показатель среди белых и менее половины показателя выходцев из Латинской Америки, а также менее трети от показателя для нынешних афроамериканцев.

Почему эти проценты и их увеличение имеют значение? Потому что корреляция между незаконнорожденностью и другими социальными параметрами – уровнями деклассированности, преступности и «насыщенности» тюрем – является абсолютной. Чем больше детей рождается вне брака, тем больше тех, кто не заканчивает среднюю школу и кто ввязывается в неприятности еще до совершеннолетия. Социолог Чарльз Мюррей называет рождение вне брака «одной из важнейших социальных проблем нашего времени; она важнее, чем преступность, наркотики, бедность, неграмотность, социальное обеспечение и беспризорность, поскольку именно она порождает все остальные проблемы»{433}. Консервативный журналист Энн Коултер пишет:

«Исследование, на которое ссылается откровенно левый «Виллидж войс», показывает, что дети, воспитывающиеся в неполных семьях, матерями-одиночками, впятеро чаще совершают самоубийства, в девять раз чаще бросают школу, вероятность злоупотребления химическими веществами для них выше десятикратно, они в 14 раз чаще совершают изнасилование (мальчики), вероятность оказаться в тюрьме для них выше в 20 раз, а вероятность сбежать из дома – выше в 32 раза»{434}.