Первая мировая война велась не за то, чтобы «сделать мир безопасным и демократическим», но чтобы сокрушить кайзеровскую Германию. Мы не объявляли войну до тех пор, пока немецкие субмарины не принялись топить наши торговые суда, доставлявшие военную технику в Великобританию; Америка, сама почти империя, выступала как «ассоциированная держава» совместно с пятью империями – британской, французской, российской, японской и итальянской. В конце войны Германская и Османская империи с миллионами подданных были поделены между победителями – с благословения Вудро Вильсона.

Что касается Второй мировой войны, как мы могли сражаться за демократию, если не участвовали в войне, пока на нас не напала Япония, которую поддержал Гитлер? Нашим союзником, принявшим на себя основной удар и понесшим наибольшие жертвы, был сталинский Советский Союз – соратник Гитлера в развязывании войны, чудовищная тирания, число пострадавших от которой до начала войны превосходило число пострадавших от Гитлера в соотношении тысяча к одному. Гамбург, Дрезден, Хиросима и Нагасаки – это попытки установить демократию в Германии и Японии или уничтожить Третий рейх и японскую империю?

Конституция и Билль о правах являются основополагающими документами республики и исходными текстами американского союза. Слова «равенство» не найти ни в одном из них. Как и слова «демократия». Могут ли вышеназванные идеалы быть целями, ради которых создавались Соединенные Штаты, если они даже не упоминаются в «учредительных» документах страны?

Чтобы установить, верил ли Джефферсон в равенство, давайте сопоставим его слова с взглядами этого политика и с жизнью, которую он вел. Мог ли этот молодой виргинец по-настоящему верить, что все люди созданы равными, если ему принадлежала рабовладельческая плантация, всех работников которой, за исключением семьи Хемингс, он не позаботился освободить даже на смертном ложе полвека спустя?

В «обвинительном заключении» против Георга III Джефферсон писал: «Он подстрекал нас к внутренним мятежам и пытался натравливать на жителей наших пограничных земель безжалостных дикарей-индейцев, чьи признанные правила ведения войны сводятся к уничтожению людей, независимо от возраста, пола и семейного положения».

Верил ли Джефферсон, что коренные американцы, эти «безжалостные дикари-индейцы», равны своим белым соотечественникам или могут стать таковыми? Лишь после принятия закона о гражданстве (1924) коренные американцы сделались полноправными гражданами США. Лишь когда автор этих строк поступил в колледж, индейцы обрели право голоса во всех штатах.

В том же «обвинительном заключении» Джефферсон упрекал британского монарха в отправке через океан армии для подавления восстания: «Он в настоящий момент посылает к нам большую армию иностранных наемников с тем, чтобы окончательно посеять у нас смерть, разорение и установить тиранию, которые уже нашли свое выражение в фактах жестокости и вероломства, какие едва ли имели место даже в самые варварские времена, и абсолютно недостойны для главы цивилизованной нации». Очевидно, что Джефферсон считал английских солдат превосходящими «иностранных наемников» в нравственном отношении и полагал, что король Англии, «глава цивилизованной нации», не должен уподобляться варварским правителям прошлых эпох.

Среди бед, на которые король обрек Америку, назывались пленение колонистов и отправка захваченных на военную службу, чтобы они воевали против соотечественников-американцев, вынужденных «убивать своих друзей и братьев».

Слово «братья» неоднократно повторяется по тексту декларации Джефферсона. Ведь одним из величайших преступлений короля признается то, что он учинил все это не с чужестранцами и не с «безжалостными дикарями-индейцами», но с людьми той же крови. Снова и снова Джефферсон взывал к узам родства и крови. «…Не оставляли мы без внимания и наших британских братьев… Мы взывали к их прирожденному чувству справедливости и великодушию и заклинали их, ради наших общих кровных уз, осудить эти притеснения…» В итоге, когда выяснилось, что британцы «оставались глухими к голосу… общей крови», пришлось «признать неотвратимость нашего разделения и рассматривать их, как мы рассматриваем и остальную часть человечества, в качестве врагов во время войны, друзей в мирное время».

Джефферсон говорил, что отделение от Англии не будет просто политическим разрывом. Это будет разделение единой нации, разделение народа, издавна жившего вместе, разделение «братьев». По выражению историка Кевина Филлипса, наша революция была «войной кузенов»{617}.

В «Заметках о штате Виргиния», текст которых часто цитируется для характеристики его отношения к рабству, Джефферсон писал о мужчинах и женщинах, что трудились на его плантации:

«Когда я сравниваю их память, воображение и умственные способности с памятью, воображением и умом белых, мне кажется, что память у них одинаковая с нами, но умственными способностями они намного уступают белым – так что, я думаю, с трудом можно будет найти негра, способного изучить и понять исследования Евклида. Воображение у них тусклое, безвкусное и аномальное»{618}.

Можно ли, ознакомившись с подобным циничным отрывком, по-прежнему утверждать, что Томас Джефферсон искренне верил, будто все люди созданы равными?

В 1813 году Джефферсон писал Джону Адамсу, некогда сопернику, а теперь другу:

«Я согласен с Вами, что среди людей существует естественная аристократия. Ее отличительными признаками являются добродетель и талант… Естественную аристократию я считаю самым ценным даром природы для обучения ее тому, как занимать ответственное положение и управлять обществом. В самом деле, было бы непоследовательно со стороны миропорядка сотворить человека как социальное существо и не наделить его добродетелью и мудростью в степени, достаточной для разрешения забот и тревог общества. Возможно, мы даже вправе сказать, что та форма правления будет наилучшей, каковая обеспечивает во всей полноте чистый отбор этих естественных aristoi[159] для постов в правительстве»{619}.

Джефферсон говорит, что согласен с Адамсом – природа вовсе не делает всех людей равными. Наоборот, природа подчеркивает неравенство. Мы должны быть благодарны за «ценный дар» в виде «естественной аристократии» добродетели и таланта, каковым обеспечил нас «миропорядок». Aristoi, лучшие, предназначены природой вести и наставлять людей. Причем к лучшим принадлежат не только отдельные личности, но и целые народы. «Йомены Соединенных Штатов – вовсе не canaille Парижа[160]», – писал Джефферсон в 1815 году Лафайету{620}.

Джефферсон и другие отцы-основатели причисляли себя к аристократической элите, чьему попечению следует поручить республику. Джефферсон никогда не отрекался от этих взглядов. В своей «Автобиографии», написанной спустя сорок пять лет после принятия Декларации независимости, он вновь упомянул об «аристократии добродетели и таланта, которую природа мудро предназначила для руководства интересами общества»{621}.

Относительно Джефферсона и равенства Бертран Рассел заметил: «В Америке всякий придерживается мнения, что никто не выше его самого в социальном отношении, поскольку все люди равны, но не признает, что у него нет никаких социально нижестоящих, ибо еще со времен Джефферсона господствует точка зрения, что принцип равенства применим только вверх, но не вниз»{622}.

Примечательно, что в конституции равенство не только не объявляется обязательным условием, но вообще не упоминается. Профессор Йельского университета Уиллмур Кендалл, наставник Уильяма Ф. Бакли-младшего, пишет: