— О, я понимаю философию, которая утверждает это, Джерек…

— Дело не в философии, Амелия, я хочу сказать, что ты — самое дорогое, что есть в моей жизни.

— Ты так великодушен!

— Великодушен? Да, это правда.

— Я разделяю твои чувства, мой дорогой, ты и сам знаешь об этом. Я поняла, что не люблю Гарольда. Я уверена в этом. Мы всегда дополняли друг друга. Его недостатки и слабости требовали от меня долготерпения и кротости. Но теперь меня не устраивает то, что устраивало раньше. Встреча с тобой перевернула мою жизнь. Твоя безграничная доверчивость, наивность и твоя сила…

— У тебя есть… как это… характер?… которого мне так не хватает.

— Ты свободен. Я лишь недавно начала ощущать, насколько ты раскрепощен и свободен в своем мире. Мы получили разное воспитание. В то время, как мне внушали, что в этой жизни почти все невозможно, ты наслаждался ею, ты дышал полной грудью. Ты был рожден для радости, я — для мучений!

— Да, я свободен, но ты, Амелия, наделена другим даром. У тебя есть совесть. Мы можем поделиться друг с другом, — он говорил серьезно. — Разве это не так?

Она посмотрела ему в лицо.

— Возможно, мой дорогой.

— Особенно это я искал в тебе с самого начала, ты помнишь?

Она улыбнулась:

— Правда.

— Значит, в сочетании мы что-то даем миру.

— Возможно, — она вернулась к своим чашкам, подняв поднос. Джерек вскочил, чтобы открыть дверь. — Но хочет ли этот мир того, что мы вместе сможем дать ему?

— Да, мы необходимы ему. Она взглянула на него, когда он проследовал за ней в кухню.

—Однако, Джерек Карнелиан, я подозреваю, что ты унаследовал хитроумие своего отца.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты не хуже его можешь убедить человека в чем угодно, в зависимости от ситуации. Ты пытаешься успокоить меня.

— Я высказал только то, что было у меня на уме.

Она задумчиво мыла чайные чашки и передавала ему чистые. Не зная, что делать с ними, он лишил их веса, и они поплыли к потолку и заколыхались под ним.

— Нет, — заключила она после раздумий, — этот мир не нуждается во мне. Зачем я ему?

— Давать ему содержание.

— Ты говоришь только об искусстве.

— Содержание очень важно для него, без этого внешняя сторона быстро теряет смысл.

— Ты видишь мораль только в искусстве? — она поискала чашки, заметила их у потолка и вздохнула.

— Содержание картины заключается в ее значении.

— Разве не в предмете изображения?

— Нет. Мораль дает смысл жизни. Во всяком случае форму.

— Содержание это не форма?

— Без содержания форма пуста.

— Прости, но ты запутала меня, я никогда не обращался к таким понятиям.

Они вернулись в гостиную, затем Амелия отправилась в сад. Он последовал за ней. Воздух наполнял сладкий запах множества цветов. Недавно он населился насекомыми и птицами, поющими на деревьях.

Было тепло, их немного разморило. Они пошли, держась за руки, по тропинке между розовыми клумбами, как гуляли в их первые дни вместе. Он вспомнил, как она исчезла из его рук, когда он был готов поцеловать ее, и попытался выкинуть из головы дурные предчувствия.

— Что, если бы эти кусты были без листьев, — сказал он, — если у роз не было бы запаха, у насекомых цвета. Они были бы недостаточными, да?

— Они были бы незаконченными. Хотя есть современная школа живописи… была такая школа, в мое время… которая делала из этого достоинство. Они, кажется, назывались флейтистами, я не уверена…

— Наверное, отсутствие чего-то, должно было тоже что-то говорить, Амелия. Это было важно, увидеть, чего нет…

— Не думаю, чтобы художники, стремились к этому. Они утверждали, что нужно рисовать только то, что видит глаз. И, я уверена, это невротическая теория в искусстве.

— Вот! Неужели ты лишишь этот мир своего здравого смысла? Позволишь ему стать невротическим?

— Я считала его таким, когда впервые пришла сюда. Теперь я поняла кое-что и знаю, что в примитивном обществе — здоровое отношение к многим вещам, которые остаются аморальными в более сложном. В Конце Времени так много общего с нравами тех туземцев, которых наши земные путешественники встретили, когда высадились на островах южного моря. Человек понятия не имеющий о грехе, не может быть грешником. Это моя ноша, Джерек, а не твоя, хотя ты по-рыцарски пытаешься возложить ее на себя. Видишь, я еще не стала злостной эгоисткой и способна делать добро.

— Ты придаешь моей жизни смысл, которого она была лишена без тебя, — они стояли у фонтана, наблюдая за плавным движением золотых рыбок.

Он издал короткий смешок.

— Ты можешь великолепно спорить, когда хочешь, но ты не можешь изменить мои чувства так быстро. Я уже сама пыталась изменить их за тебя. Ничего не получилось. Я должна тщательно обдумать мои намерения.

— Ты считаешь мое отношение навязчивым и неуместным, пока твой муж все еще в нашем мире?

— Я не думала так, Джерек, — она, нахмурившись, отодвинулась от него и пошла вокруг пруда, по ее платью бегали солнечные зайчики, отраженные от воды. — Ты очень серьезный и основательный, насколько это возможно для тебя.

Они стояли на противоположных сторонах пруда, рассматривая друг друга. Черты ее лица, блеск ее шелковых волос, взгляд ее серых глаз — никогда это не было столь желанным, как сейчас.

— Я хочу лишь преклоняться перед тобой, — сказал он, опуская глаза.

— Разве ты не делаешь это сейчас, мой любимый.

— Я люблю одну тебя, единственная. Если хочешь, попробуем вернуться в 1896 год.

— Ты будешь там несчастен.

— Нет, если ты будешь рядом, Амелия.

— Ты не знаешь мой мир, Джерек. Он способен исказить самое благородное намерение, растоптать самые прекрасные порывы. Ты будешь попран и я умру от горя, увидев тебя сломленным.

— Что же мы будем делать?

— Я должна подумать, — сказала она. — Дай мне время, мой дорогой.

Он согласился с ее желанием и пошел к домику, подавляя опасения, что никогда не увидит ее снова, отбрасывая страх, что ее отберут у него, как было однажды, говоря себе, что это просто мираж, и что обстоятельства изменились. Он подумал, не слишком ли радикально они изменились.

Джерек достиг дома, закрыл за собой дверь и стал слоняться из комнаты в комнату, избегая только ее покоев, в которых он никогда не бывал, хотя испытывал глубокое любопытство и часто подавлял чувство исследовать их.

Он прилег на кровать в своей опочивальне и подумал вдруг, что эти новые чувства новы только для него одного. Джерек был уверен, что Джеггед испытал подобные чувства в прошлом, именно благодаря им он стал таким. Потом Джерек смутно припомнил слова Амелии, что сын — это отец, не раненый миром. Может, он стал хоть немного похож на своего отца. Он вспомнил мучения прошлой ночи, но прогнал их прочь. И вскоре уснул.

Джерек проснулся от звука ее шагов, когда она медленно поднималась вверх по лестнице. Ему показалось, что Амелия помедлила перед его дверью, прежде чем открыть свою и войти в комнату. Он полежал еще немного, возможно надеясь, что она позовет его, затем встал и сделал себе новую одежду: свободную блузу и длинную темно-зеленую куртку. Он вышел из комнаты и встал на площадке, прислушиваясь, как она движется по ту сторону стенки.

— Амелия?

Ответа не последовало.

— Я скоро вернусь, дорогая, — окликнул он.

Ее голос был приглушенным.

— Куда ты уходишь?

— Никуда.

Он спустился и прошел через кухню в сад, в дальнем конце которого обычно держал свой локомотив. Тоскуя по тем простым и беззаботным дням, предшествующим его встрече с Амелией, он забрался в него.

Локомотив, пыхтя, поднялся в небо. Джерек заметил, как странно выглядят две соседствующие сцены — домик под черепичной крышей с садом и озером крови. Они скорее противостояли друг другу, чем контрастировали. Джерек подумал, не обидится ли Амелия, если он уничтожит озеро, но решил не вмешиваться.

Локомотив парил над прозрачным пурпурным Дворцом из башен, оставляя позади багрянец трепещущих холмов и прочие причуды изощренного воображения Амелии. Джерек в задумчивости смотрел на исполинские статуи, вероятно полностью сотворенные из мела, на пролесок, и не знал, куда направить локомотив. Он отказался от мысли посетить город, хотя много думал о нем в последние дни, то ли потому, что в этом городе он был зачат, то ли потому, что его отец и Няня были заняты (если Джеггед не обманул) великим делом, то ли потому, что там был мужчина, который оставался его соперником, по крайней мере, до завтрашнего утра. Джерека уже не влекла компания приятелей, с которыми еще недавно он так беззаботно развлекался. Но разве могли они сейчас хоть как-то облегчить его страдания? Его не смог бы утешить даже Монгров — обитатель дождливых утесов. После долгих раздумий Джерек решил выбрать какое-нибудь место для упражнений в изобретательности. Он надеялся как-то отвлечься от неразрешимой душевной дилеммы. Едва приступив к воссозданию палеозойского побережья, Джерек услышал голос Епископа Тауэра, который парил в своей огнедышащей колеснице, сверкающей безвкусицей золота, бронзы и платины. Голова Епископа в каком-то доисторическом треухе выглянула из буйной роскоши колесницы за миг до того, как Джерек заметил своего друга.