Немаловажным отрицательным фактором для дальнейшей судьбы новой экономической политики было то, что среди 24 403 предпринимателей Украины (без сельских хозяев) 53 процента составляли лица еврейской национальности и только 32,4 процента — украинцы. Среди 381 заводчика и фабриканта евреев насчитывалось 78,5, украинцев — 6,3 процента, русских — 7,1. Из 3776 торговцев, использовавших наемный труд, евреями были 73,6 процента. Учитывая, что за 1918–1921 годы в 694 населенных пунктах Украины различные политические силы организовали 887 еврейских погромов (в 1919 году на украинской территории проживала большая часть российских евреев — 3,3 млн человек), рецидив антисемитизма не исчез, а значит, и впечатление о том, что якобы «нэп выгоден жидам», овладевало многими. Дополнительным раздражителем для роста антисемитизма послужила попытка центра колонизовать евреями пахотные земли на юге Украины. Осенью 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) обсудило докладную записку ряда видных евреев-партийцев о создании к ноябрю 1927 года государственной еврейской автономии в районе Одесса — Херсон — север Крыма и далее по побережью Черного моря до границ с Абхазией, включая регион Сочи, общей площадью 1,1 млн квадратных километров. В январе 1924 года речь шла уже об автономном еврейском правительстве, федерированном с Россией. Из-за сопротивления руководства УССР автономию решили формировать на более ограниченной территории. В конце концов, по настоянию И. В. Сталина, были организованы только комитеты по земельному устройству еврейского населения. В 1927 году на землях Херсонщины возник еврейский район с центром в Калининдорфе. По проекту А. Брагина к концу 20-х годов предусматривалось вовлечь в сельскохозяйственное производство 500–600 тысяч евреев, выделив им 1 млн 830 тыс. десятин. Одновременно за Урал из Украины вынуждены были мигрировать 482 100 украинцев, а из Крыма депортировали 20 тысяч крымских татар. Не случайно поэтому в южных губерниях Украины с 1924 года наблюдались еврейские погромы, хотя и не такие кровавые, как ранее.
Своего расцвета нэп достиг в 1926 году: к этому времени оплата труда в индустрии выросла в 1,6 раза в сравнении с 1924 годом, учителям ее повысили в 3,6 раза, шло массовое строительство или капитальный ремонт жилья, 14-дневный ежегодный отпуск для рабочих стал обязательным, доходы крестьян на треть превышали довоенные.
В течение 1922–1924 годов червонец, равный десятирублевке Николая II, вытеснил советские знаки, будучи равен шести американским долларам. Червонцы на четверть обеспечивались золотом, платиной, иностранной валютой, а на три четверти — товарами широкого потребления, краткосрочными векселями и другими обязательствами. С октября 1923 года бюджет исчислялся только в червонцах, что позволило несколько повысить процентные ставки по вкладам, эмиссия держалась в размере 6,3 процента от доходов бюджета.
Но с 1925 года Госплан нарушил принцип «живи по деньгам» и эмиссия перестала быть строго пропорциональной росту товарооборота. Госбанк вытеснил акционерные и коммерческие банки, получив монополию на распределение кредитных ресурсов. Возникло своеобразное «крепостное право» — прикрепление клиентуры к одному банку, будь то Промбанк, Торгбанк, Сельхозбанк или Цекомбанк. Централизация методов регулирования бюджета сохраняла его устойчивость, но резко снизила хозрасчетную заинтересованность предприятий. И хотя номинальная зарплата выросла за 1926–1932 годы, но реальная упала на 67 % из-за нестабильности рубля и высоких цен на товары. Хроническую нехватку товаров несколько смягчали частники. Крайне низким оставалось пособие по безработице. Все это вместе взятое приводило к протестному движению рабочих в форме т. н. «волынок», «итальянских забастовок», стачечным настроениям. Несмотря на репрессии, стачка, к примеру, на Константиновском бутылочном заводе в 1926 году продолжалась 18 часов. В ней принимали участие 1544 работника предприятия.
В течение всего так называемого нэповского периода не прекращалось наступление на частника, хотя к началу 1929 года потребление населением сахара достигло лишь 75 % невысокого уровня потребления 1913 года, по хлопчатобумажным тканям данный показатель составил 80 %, появились очереди — верный признак дефицита. В селах Украины конца 20-х годов более 43 % мужчин и две трети женщин оставались неграмотными, и это не давало исчезнуть духу «народной расправы» с «буржуями».
К тому же с мая 1925 года наблюдалось падение производительности труда в индустрии, хотя фонд зарплаты сохранял стойкую тенденцию роста. В ряде регионов заработная плата в промышленных отраслях превысила 72 процента уровня накладных расходов, что консервировало технологическую и техническую отсталость. Отчетность государственных трестов продолжала оставаться, по словам председателя ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинского, сплошной фантастикой, квалифицированным враньем. К 1 марта 1927 года из 14 товарных бирж Украины остались четыре, упал фактор планового регулирования, зато росла распределительная тенденция бюрократического типа, соотношение плана и рынка грубо нарушалось.
Важно отметить, что мозаичный характер, сложность рыночных отношений требовали высококвалифицированных кадров, а их-то как раз и остро не хватало: до 1927 года среди руководителей индустрии УССР было только 22 процента лиц с высшим и средним образованием, из 529 членов правлений трестов, директоров крупных предприятий и их заместителей такое образование имели 155 человек, а 71,7 процента — лишь начальное. До июля 1924 года труд управленцев высшего звена оплачивался недифференцированно, причем беспартийный директор завода мог получать до 500 рублей, а коммунист — не более 300. Однако после 18 июля 1924 года с введением персональных окладов руководству, превышавших зарплату рабочего от 4 до 30 раз, появился противоположный перекос.
После этапа подъема сельского хозяйства на базе нэпа к концу 20-х годов определилась его стагнация. Большинство хозяйств имели очень низкую товарность, ограниченные возможности для роста урожайности, улучшения пород скота.
В середине 20-х годов в селах Украины существовали четыре типа хозяйств: потребительские с посторонними заработками, потребительские натуральные, переходные к рыночному типу и с комплексным сельскохозяйственным производством. В северной и южной Лесостепи три четверти дворов оставались маломощными, из каждых шести хозяйств только одно начинало продвигаться к рынку. Почти половину налогов уплачивали зажиточные хозяева, зато 36,8 процента бедняцких до 1929 года не платили ни копейки. Следовательно, стимулов становиться богатыми оставалось не так много.
К осени 1929 года резко увеличилось количество брака в индустрии: бой стекла на четверть превысил норму, крайне некачественными стали такие товары, как кирпич, металлопрокат, текстиль, лесоматериалы, фарфор и фаянс, товары кожевенного и пищевого ассортимента (даже градусники), а брак рельсов, железнодорожных осей и бандажей «зашкалил» за 50 процентов. Безобразными по качеству были молотилки харьковского завода «Серп и молот», пришлось ввозить косы, кастрюли, посуду, даже ночные горшки из Австрии. Если на лучшей обувной фабрике СССР выпуск обуви на одного рабочего составлял 4,3 пары, то в Чехословакии — 12 пар, в США — 7 пар и т. п.
Ограничения частнопредпринимательской деятельности привели к бегству частного капитала из легальной сферы. Тогда за дело взялись органы ОГПУ и «рабочего контроля», реквизируя у нэпманов валюту и драгоценности. Было полностью проигнорировано предложение В. Ленина весны 1922 года: подумать над тем, как ограничить рост социального расслоения, не останавливая развития производительных сил. Но с 1926–1927 годов в бюджете резко возрос объем капитальных вложений в индустрию при незначительном их повышении для нужд села. Этим актом сознательно нарушалось равновесие на рынке — подрывался фундамент нэпа. В 1929 году с новой экономической политикой было покончено окончательно, страна перешла к более привычным административно-распределительным методам, попытавшись вторично провести коммунистический штурм и пролетаризацию на селе.
