15. Голос Багрицкого записан на пленку.

Ираклий Андроников — замечательный чтец и имитатор, с громадным успехом шаржирующий современных деятелей науки и искусства и просто простых смертных.

20. Багрицкий всегда восторгался личностью Петра. Однако, кроме строки о кошачьем крутоскулом лице («Чертовы куклы»), он, кажется, ничего ему не посвятил.

21. В первом Азовском походе Петр носил звание бомбардира.

Командир Котовский воспет Багрицким в «Думе про Опанаса».

Чапли (б. Аскания-Нова) — огромный украинский заповедник (недалеко от Перекопа), где водятся многие экзотические, главным образом, африканские животные, в том числе своеобразная по внешности антилопа гну, походящая телом на лошадь, ногами на лань, а головой на буйвола. Чапли в гражданскую войну были ареной боев, и их животное население сильно тогда пострадало. На животных даже охотились.

22. Панько — так называет Багрицкий Опанаса в начале своей поэмы.

«Гривун» — слово, употребленное Багрицким при описании лошади Опанаса.

23. См. примечание к строфе 23-й Вступления.

Попов Луг упоминается в «Думе про Опанаса».

Конец комментариев

Преодоление влияния допролетарской культуры далось мне не сразу. Пожалуй, оно вполне еще и не далось. Между нашей действительностью и тематикой многих моих произведений (а также их оформлением и самой трактовкой тем) был разрыв. Рост моего политического самосознания на протяжении ряда лет опережал мою литературную практику. Угол расхождения граней этого разрыва за последнее время начал, однако, уменьшатся. Это нетрудно усмотреть из настоящего сборника. Наличие в нем вещей, написанных в разные годы и расположенных в хронологическом порядке, должно дать представление о диалектике постепенного формирования моего мировоззрения и о влиянии этого формирования на мою литературную работу. Сопоставление различных частей этого сборника должно показать, что для советского писателя перестройка в сторону приближения к нашей действительности совершенно неизбежна, и, раз начавшись, она должна всё более и более приближать его работу к повседневным задачам нашего социалистического строительства. В этой связи сожалею о том, что не успел включить в настоящий сборник своего стихотворения «(Техника х Чутье)» и некоторых других вещей, написанных в последний период.

Бумеранг

I

Стриж

Дорога

Песок

Ярость предков

Пир Петра

Морская болезнь

Ворон

Урожай

«Муза»

Словарь и песня (см. «Тоскуя»)

Москва

Царская ссылка

II

Два вала

Горы

По следам весны

Экскурсия

Ахштарское ущелье

Стиль «a la brasse»

Мир

Свершитель треб

Обреченный (см. «Зверь»)

Косноязычье

Акробат

Ярославна

III

Ночь в Феодосии

Балаклава

Бахчисарай

Великий ветер

Гриф

Сфинксы

За окном

Убийство посла

Алай (см. «1914–1931»)

IV

Вуадиль

Фергана

План

Стенограмма речи М.А. Тарловского на 2-ом производственном совещании 20 апреля 1932 года[299]

Товарищи, Российская Ассоциация пролетарских писателей пригласила меня к участию в работах поэтического совещанию, так было сформулировано полученное мной письмо. Меня Ассоциация просила принять участие в работах совещания. Я думаю, что если бы она не обратилась ко мне с такой просьбой, то я обратился бы к ней с просьбой хотя бы разрешить мне присутствовать на заседаниях поэтического совещания, потому что я, как всякий, стоящий вне РАПП'а, с величайшим вниманием, вполне РАПП'ом заслуженным, присматриваюсь и прислушиваюсь ко всей его работе, чем дальше, тем больше.

Поскольку меня на совещание не только допустили, но и пригласили, я думал, что будет несомненно создана обстановка для работы спокойной, деловой благотворной.

Не думал я, что на мою творческую работу будет обращено внимание, я знал, что перед РАПП'ом очень много важных вопросов стоят в значительной мере еще не разрешенными, но, допуская мысль, что в какой-то мере моя работа будет затронута, я не думал, что, будучи затронутой, эта работа встретит большую поддержку, что очень мягко будут ее будут критиковать. Я знал, что критика будет жесткой и заслуженной, но никак не думал, что меня будут ругать великодержавной шовинистической сволочью. Не знал я вообще, что такие бранные слова будут употребляться на таком серьезном собрании (смех). Это по меньшей мере, мягко выражаясь, негостеприимно. (Смех). (Авербах: вот это, пожалуй, верно). Я попрошу принять во внимание реплику товарища Авербаха и зафиксировать ее в стенограмме.

Я — лингвист по образованию и привык разбираться в происхождении, в корнях происхождения, в подоплеке слов.

Слово «сволочь» я, например, не воспринимаю совсем как бранное (смех). Я всегда помню, что это слово образовано от глагола «своло чь» и что когда-то, в былые времена, оно совсем не было бранным, только означало пестроту. Если где-нибудь собиралось некоторое количество людей разного происхождения, из разных мест, то их называли «сволочью», от глагола «своло чь».

Так вот, если говорить уже о том, кто откуда «сволочен», кого откуда «сволокли», то думаю, что и меня и Авербаха и многих других сволокли из одной и той же интеллигентской прослойки, из одной и той же старой гимназии (с места: разные бывают интеллигенты).

У Авербаха в тысячу раз больше революционных заслуг, чем у меня (с места: стоит ли сравнивать). В корнях нашего социального происхождения приходится разбираться, если говорить о творческой тенденции, которая мной не преодолена, а Авербахом давным-давно и успешно преодолена. Об этом я считаю необходимым здесь сказать.

Так вот, я слушал творческий отчет Луговского, этот отчет было чрезвычайно интересно слушать, чрезвычайно радостно (с места: правильно), потому что мы помним, как он заявлял эпохе: «Возьми меня в переделку и двинь, грохоча, вперед».

Мы видим, что эпоха взяла его и двинула «грохоча, вперед». Это очень важно и для Луговского и для членов других литературных организаций, которые нуждаются в переделке, подобно Луговскому. Всем, стоящим вне РАПП'а, нужно сказать такую вещь, но не у всех хватает на это смелости и у меня не хватило, потому что, если бы я сказал: «возьми меня в переделку и двинь, грохоча, вперед», то РАПП сказал бы, может быть: «Пока овчинка выделки не стоит».

На это я РАПП'у бы ответил, что овчинка — вещь мертвая, а я — человек живой. Если эту овчинку не берут в переделку, она сама может попытаться себя переделать. И я пытаюсь себя переделать, пытаюсь перестраиваться. Одной ногой я еще вязну в прошлом, но с другой стороны уже, кажется, опираюсь на почву нашей эпохи, нашего настоящего дня. Нужно помочь мне вытянуть ногу из того, в чем она вязнет. Если мне товарищи не помогают, — их вина и мое несчастье. Но с этим несчастьем я мирюсь и продолжаю самостоятельно пытаться вытянуть ногу из прошлого (свою правую ногу — левой ногой я, по-моему, стою на должной почве). Мне товарищем Авербахом, одним из руководителей ФОСП'а, было брошено обвинение. О форме его я с т. Авербахом договорился. А о существе я должен сказать следующее. Я был обвинен в великодержавном шовинизме на основании строчек, взятых т. Авербахом из моего стихотворения «Фергана». Допускаю, что он всего стихотворения не читал (Авербах: нет, читал). Тогда плохо читали. Бывает, что у критика нет времени, слишком быстро прочтет. Я думаю, что если бы это стихотворение прочесть с такой же внимательностью, с какой были прочитаны и подвергнуты критике упомянутые строчки, то нельзя было бы так критиковать это стихотворение, и вот почему.