1934 Бог войны[134] Солнцем — та же звезда — Были дни осияны, И суда, как всегда, Волоклись в океаны, И над пышной водой Гнил на сваях причал, И, от пены седой, Ветер сушу качал. По-лакейски, меж свай, Без стыда, без утайки, Вымогали на чай Подгулявшие чайки. Старый бог-солдафон, Бог военных кутил, Под бердышный трезвон По земле проходил. Грыз волну волнорез, На прибой белобрысый Безбоязненно лез Материк остромысый. В ресторан-материк, В ресторан-поплавок Старый бог-фронтовик Свой бердыш приволок. Сел на скрипнувший стул Этот бог-выпивоха И на волны подул, Где взыграла эпоха, Постучал бердышом О железный бокал И, не справясь — почем, Подавать приказал: «Майонез a la Льеж! Маринад из Вердена! Да чтоб соус был свеж! Да чтоб перцу и хрена! Человек, не зевай! Человек, не студи!» — Бог заплатит на чай, Чай, свинчаткой в груди. «Человек, приготовь Ростбиф Битва-на-Марне! Да чтоб булькала кровь, Посырей, поугарней! Человек, передвинь! Человек, подогрей!» Бог не любит разинь, — Поскорей, поскорей! «Человек! обормот! Нацеди-ка мне живо Из Мазурских болот Молодого разлива!» Бог оскалил свой клык, Бог сигарой смердит, На сигаре — ярлык: Первосортный иприт. «Человек, получи!..» Рвется марш канонады. Дуют в медь трубачи. Богу сдачи не надо… Шире неба — зевок. Бог достаточно пьян. Материк-поплавок… Ресторан… океан… Годы шли и прошли. Те же волны и сваи, Тех же шлюпов шпили Ворожат, уплывая, И за столиком, пьян, Рыжей мордой поник Тот же старый грубьян, Тот же бог-фронтовик. Но не тот, но не тот Человек серолицый, «Обормот», «обер-дот», Со щеками в горчице! — Он веревку скрутил, Чтоб, очнувшись, повис Бог военных кутил, Бог кровавых кулис. Человек второпях Крутит скатерти шустро, Чтоб в сиянии блях Вздернуть гостя под люстру… Быть высокой волне. Перегаром дыша, Гость облапил во сне Рукоять бердыша. Старый бог-фронтовик, Бог пивного гороха, Бредом пьяных заик Бредит он, выпивоха: «Из калек — чебурек! Человечий шашлык! Человек! че…а…эк..! Че…эк…эк..! че…эк…ик..!» 6 июля 1934
Вопрос о Родине[135] В империи желтолицей — Пожизненный пенсион… На чучелиной ключице — Белогвардейский погон… В русском стоять музее, О боже, ему дозволь, Где выпушки, и фузеи, И дикая кунья моль… Но там нужны манекены, Не метящие в тюрьму, Свободные от измены Отечеству своему! И жмурится он, как филин, От света правды родной, В квартале, где чад курилен И совести черный гной. Кляня свой удел холопий, Из трубки на пять персон Тяжелый он тянет опий, Тяжелый вкушает сон. …И вот его шлют шпионом В советский Владивосток — По джонкам, зерном груженным, Валандаться без порток. Он — грузчик, в брикетной яме Досуг проводящий свой, С военными чертежами Под всклоченной головой. Он русские трудит плечи, Он русским потом пропах, Но привкус японской речи — На лживых его губах: От «ш» и от «щ», и даже От «з» и от «л», отвык, Поклажу дзовет покражей Спионский его ядзык. Друдзьями радзобраченный Предатерьски до конца, Он, с джонок сносивший тонны, Не снес крупинки свинца. Душа ж его по расстреле Имела свои права: Вдали перед ней пестрели Священные острова; И ждали ее во храме, Бровями не шевеля, Ожившие предки, «ками», Над шаром из хрусталя. «О ками! Во имя мийи, Дракона и всех светил, Враждебной богам России Достаточно я вредил. Но в белогвардейском хаме, Как в гейше, душа нежна — Достоин я места ками На вечные времена!» «Кто вел себя по-геройски, Тому обеспечен рай», — Отвесив поклон синтойский, Ответствовал самурай. «Себя по-геройски вел ты, — Микадо за ним изрек, — Хотя и слишком желтый, От нас ты не так далек». — «Банзай, — сказал Исанаги, Создатель японских гор, — Секретные он бумаги В советском посольстве спер». — «В роскошной Чапейской драме Всех масок он был смелей», — Прибавила Исанами, Создательница полей. А дева Аматерасу, Дневного неба звезда, Сказала: «Он рвал, как мясо, Харбинские поезда». — «Он — ками, и несомненно, К чему колебаться зря?» — Вскричали потом Тенно, Божественного царя. Но дернуло Йунгу-Кою, Блаженна иже в женах, Вмешаться в судьбу «героя» Под веера плавный взмах: «Приличествует, как даме, Мне тоже задать вопрос: Любил ли отчизну ками, Людей валя под откос?» Тут все загалдели сразу: «Как смеете вопрошать? Как мог он, служа экстазу, Отчизну не обожать?» Она ж — голоском цикады, Шелк правил перелистав: «Вопрос этот ставить надо, Об этом гласит устав…» — «О жалкая бюрократка! — Микадо сказал, рыча. — Ну что ж, отвечай на кратко, Свет неба, огонь меча! Каких-нибудь полминуты, И форма соблюдена: Любил ли свою страну ты, Любила ль она тебя?» — «Все тягости бренной жизни, Все муки моих побед Я вынес во вред отчизне, Во вред ей, только во вред…» — «Ах, так! — завопили предки. — Извергни тебя дракон! Чужие ты ел объедки! Из хра…» ……………………….. «…из курильни — вон!» О, есть ли что-нибудь гаже, Чем этот скупой рассвет? «Эй, сволочь, которой даже На родине места нет! Подрых — и долой отсюда, Проваливай, рыцарь, вон!» Звенит на столах посуда, С ключицы летит погон… вернуться Бог войны. Автограф — 46.33–34 об.; первонач. загл. — «Пир войны». вернуться Вопрос о родине. Автограф — 46.41–43. |
