Январь 1932 Игра[230] В пуху и в пере, как птенцы-гамаюныши, Сверкают убранством нескромные юноши. Четыре валета — и с ними четыре нам Грозят короля, соответствуя сиринам. Их манят к себе разномастные дамочки, Копая на щёчках лукавые ямочки. Их тоже четыре — квадрига бесстыжая — Брюнетка, шатенка, блондинка и рыжая. О зеркало карты! мне тайна видна твоя: Вот корпус фигуры, расколотой надвое. Вот нежный живот, самому себе вторящий, Вот покерной знати козырное сборище, Вот пики, и трефы, и черви, и бубны и Трубные звуки, и столики клубные, И вот по дворам над помойными ямами, Играют мальчишки бросками упрямыми, И ямочки щёк и грудные прогалины На дамах семейных по-хамски засалены. Картёжник играет — не всё ли равно ему? — Ведь каждый художник рисует по-своему: Порой короля он, шаблоны варьируя, Заменит полковником, пьяным задирою, «Да будут, — он скажет, — четыре любовницы Не знатные дамы, а просто полковницы, Да служат им, — скажет, — четыре солдатика! Да здравствует новая наша тематика!» Усталый полковник сменяется дворником, Полковница — нянькой, солдат — беспризорником. Кривые столы в зеркалах отражаются, Свеча оплывает. Игра продолжается. 1932 В бывшей провинции[231] Углы, пропахшие сивухой. Козел, заглохший у плетня, И хрюканье розовоухой, И сизоперых воркотня, И «Бакалейщик Еремеев», И «цып-цып-цып», и «кудкудах», И кладбища воздушных змеев На телеграфных проводах… Чего еще прибавить надо? — Был путь провинции один: Жить, как безропотное стадо, Гнить, как соломенный овин, На черных идолов креститься, Валиться в прорубь нагишом И новорожденных из ситца Кормить моченым калачом… Провинция паслась и дохла И на гульбе сшибала лбы, Пока не вылетели стекла Из рам урядничьей избы. А стекла здорово звенели Под партизанским каблуком; Неслись тифозные шинели С мандатами за обшлагом, Лампады гасли над амвоном, И на неистовом ветру Сигнализировали звоном Село селу и двор двору Еще валяются осколки Неубранные там и тут, И по задворкам кривотолки Чертополохами ползут, Но новый быт растет, как вера, — Колхозным трактором в лугу, Молочным зубом пионера И красной розой на снегу. «Провинция!» В латыни древней Так назывались иногда Порабощенные деревни, Униженные города. Провинция! — на перевале Истекших варварских веков Тебя мы не завоевали, А оградили от врагов. Как две разросшихся березы, Как два разлившихся пруда, Переплетаются колхозы, Перерастая в города. Как ярки угольные дуги, Как новы в селах огоньки! Как хорошо, по следу вьюги, На речке звякают коньки! «Резвитесь, парни и девчата», — Картонным горлом прохрипит Промерзший радио-глашатай На самой рослой из ракит. Он, точно грач на голой ветке, Поздравит занятых игрой С успехом первой пятилетки И с наступлением второй. Так, нивы преодолевая, Так, мир пытаясь пересечь, Летит, как молния, кривая, Но безошибочная речь, И о Союзе-ясновидце По-братски шепчут на ветру Столица миру, мир столице Село селу и двор двору. <1932–1933> «Какие годы вспоминаю я…»[232] Какие годы вспоминаю я, Какие радости и передряги, Когда, душой, как жвачку, их жуя, Перебираю залежи бумаги. От некогда звеневшего стиха, От поцелуев, от рукопожатий Остались только мышьи вороха, Не удостоившиеся печати. От восклицаний наших, от причуд, Которые когда-то были живы, Остались только сонные, как суд, Свидетельски-унылые архивы. Здесь — опись лет, здесь беглый очерк дан Моря, и рельсам, и верблюжьим сбруям, Здесь даже наш с тобою Маргелан, Который — помнишь? — был неописуем. Но если в эти записи ушло Всё, что для нас навеки невозвратно, Не сжечь ли их? — вот было бы светло, Вот было бы тепло нам и приятно! Ночь на 21 ноября 1933 Утюг[233] Он ходит, как рыцарь в чугунной броне, Он ходит с опущенным черным забралом, Как танк, угрожающий вражьей стране, Как панцирный крейсер, привычный к авралам. Ему набивают пылающий зев На вид несъедобной обугленной пищей, И стынущий пепел свершает посев Сквозь прутья решетки на душное днище. И узкие с каждой его стороны Горят полукружьями парные щели, Как две раздраконенных юных луны, Прорезавших муть сумасшедшей пастели. Он — грузный, трехуглый, трехгранный утюг, И дно его площе речного парома. Он тычется в север, он тычется в юг, В экватор и в полюс, и в пояс разлома. Он женскую руку, как знамя, несет, Роскошную руку над пышным раструбом, Блюдя подытоженный прачечный счет В маневренном рейсе по чулам и юбам. Но видя, что подлый ползёт холодок, Послюненным пальцем коснутся снаружи, И, скорчив гримасу, поставят, как в док, В печную отдушину корпус утюжий. вернуться В бывшей провинции. Машинопись — 54.80–82. Черновой автограф — 54.88–89, с подзаг. «На пороге второй пятилетки». План первой пятилетки был принят на период 1929–1933, однако был выполнен досрочно, в конце 1932. вернуться «Какие годы вспоминаю я…». Автограф — 46.19; текст после «Не сжечь ли их? — » зачеркнут. Маргелан — город в Ферганской долине (Узбекистан). |
