25 июня 1931 Стриж[117] Крылья — сабли. Пустотою Ты живешь, чудесный стриж, Подгоняемый тоскою, Исходящею из крыш. Надо ль делаться пилотом, Если, став на берегу, Бегом глаз твоим с полетом Я сравняться не могу? Хищный, черный и сварливый! Ты не можешь, чтоб скала Твой покой нетерпеливый Слишком долго берегла. Ты откажешься подавно — В клетке, высмеян щеглом, Взять от Марьи Николавны Муху с вырванным крылом. И умрешь в цепном бессильи И грудной подымешь киль, Чтоб на спущенные крылья Села радужная пыль. Чтоб обрел сухой зоолог В жалком чучеле таком Дух небес меж тесных полок Над латинским ярлыком… 1921 Царская ссылка[118] Овидию — на край земли, К полярному Дунаю — Мне горстку денег принесли, А от кого — не знаю… Растут сугробы, крепнет лед, На пальцы дует ссыльный… Был мир — и нет… Но кто-то шлет Привет мне замогильный. Среди болот, среди равнин, Чинов и прав лишенный, Вчерашний муж и гражданин, Сегодня — прокаженный! Так кто ж, безыменным письмом Обременяя шпалы, Не задрожал перед клеймом Позора и опалы? Кто запечатал, кто послал Во мрак, в тысячеверстку, На самый северный вокзал Вот этих денег горстку? Ища письмен, которых нет, Сторожевой охранник Их, верно, пробовал на свет И нюхал их, как пряник, И, лишь немного погодя, Как подобает сыску, Он сам, крамолы не найдя, Мне сдал их под расписку. Но он не знал, наемный раб, Начинка для мундира, Что с ними выпустил из лап Все заговоры мира. Вся соль, все шелесты земли, Вся боль по ним, измятым, В меня вошли, в меня втекли С их душным ароматом. На этих вестниках цветных Мне донесли приветы Духи сестер, и дух пивных, И духота газеты. И я не трачу — я храню Заветные бумажки, Как злой банкир, что под браню Кладет сундук свой тяжкий. Так вот, Овидий, старожил И брат мой по Дунаю, — Я горстку денег получил, А от кого — не знаю… 3 января 1928
Вуадиль[119] Ханум, душа моя, джаным, В чилиме спит зеленый дым… Какой высокопарный стиль Подсказывает Вуадиль! Но не витийствуй, книжный рот. Забудь восточный оборот И в песню классовой борьбы Переработай скрип арбы! Сто дней над пылью кишлака Не проплывают облака, Сто дней, которых жаждет власть, Чтобы отцарствовать и пасть. Сто дней, которыми, как дождь, Омыл Париж кровавый вождь, Сто дней, чадящих, как фитиль, Томят бесплодьем Вуадиль. Откуда в Азию проник Наполеоновский язык? Откуда топот галльских миль В твоем звучаньи, Вуадиль? Сто дней, заложенных под гром, Горят бикфордовым шнуром, И горы, выстроившись в ряд, Как бочки с порохом, стоят. Сто дней взывают бедняки: «В горах рожденная, теки! Омой, целебная гроза, Трахоматозные глаза! В своих коробочках скорей, Пахта рассыпчатая, зрей! Поток задохшийся, пыхти, Пахту питая по пути, Минуя байскую бахчу И угрожая богачу!» На той припадочной реке, В забытом небом кишлаке, Стоит, осевшая на треть, Почет забывшая мечеть. Как все мечети, с детских лет Она имеет минарет. — Но он не выстроен из плит, Стеклянной лавой не облит, И арками подпертый шпиц Не служит отдыхом для птиц. Ступеньки лесенки дощатой, Прибитой к бледному стволу, — Вот пост, откуда здесь глашатай Возносит «господу» хвалу. Зовет паломников он громко, Зовет он грозно прихожан, — А в мире — классовая ломка, А мир неверьем обуян. Не слышат зова прихожане: Иные дремлют в чай-хане, Другие служат в Магерлане И возят почту на коне. Ревет разыгранная буря (Морская сцена на реке!), Мулла стоит, морщины хмуря, И держит бороду в руке. Вот маршалы, вот их измены, Вой рейсов ежегодный штиль… И ссыльный с острова Елены Заходит в пыльный Вуадиль. Душа обидами богата, У шпаги тлеет рукоять, Рулем воздушного фрегата Не стоит больше управлять! И время празднует победу, И слаб священнический зов, Струясь по пенистому следу Бесцельно вздутых парусов. Забыв подъемный скрип ступенек, Нарушив строгий шариат, Мулл и лермонтовский пленник, Как два подагрика, стоят. Над минаретом солнце светит, И старый плут внизу кричит. Он знает — люди не заметят, А Магомет ему простит… Мы к той мечети подходили, Мы — помнишь? — были в Вуадиле. Он странно назван: в этом слоге Таится масса аналогий. Ханум, душа моя, джаным, Под пеплом спит зеленый дым. Его баюкает чилим… Пусть спит. Не тронь его. Черт с ним! вернуться Стриж. Октябрь. 1928. № 7. В тексте сборника в конце добавлена явно конъюнктурная строфа: Чтоб, рожденный древним Римом, Звук тот вузовца учил Быть как стриж непримиримым Пред лицом враждебных сил. Печ. По первой публикации. вернуться Царская ссылка. Автограф — 41.5–6, под загл. «В ссылке». Ссыльному Овидию, насколько известно, ни из Рима, ни из родного Сульмона никто денег в Томы не посылал. Но, видимо, некий конкретный случай в основу ст-ния положен. Пушкина называли «племянником Овидия» в доме Раевских, а В.Ф. Раевский (1795–1872) вошел в историю как «первый декабрист»: он жил в ссылке в селе Олонки Иркутской губернии с 1828 до самой смерти. вернуться Вуадиль. Земля и фабрика: Альманах. [Кн.] 13. Автограф — 44.20. Вуадиль — по-узбекски — название кишлака; по-французски — похоже на «путь с острова» (примеч. автора). Чилим — «водяной орех», однолетнее водное растение. Сто дней, которых жаждет власть… — во второй раз Наполеон I процарствовал сто жней (примеч. автора). Трахоматозные глаза — т. е покрытые пленкой выделений трахомы, инфекционного вирусного кератоконънктивита, характеризующегося резким покраснением век. |
