…И жалок голос одинокой музы, Последней — Царского Села. Н. Гумилев. Памяти Анненского Я Вас не знал и знать не мог, О рыцарь Пушкинских традиций, Носитель ордена в петлице И Царскосельский педагог! Но разрешите Вам подать Мою участливую руку В непоправимую разлуку, В безоблачную благодать… Когда трагический вокзал — Дорога в русскую Пальмиру — Парализованную лиру Бессрочной ссылкой наказал, Ваш непутевый ученик, С тревожным гимном музе Вашей, Как лист, безвременно упавший, На ржавом гравии поник. В делах поэзии и драк Он был, как Лермонтов, неистов И, как другой (из лицеистов), Самодержавию не враг. Их всех томило на плече Ярмо отличий в ссыльной дымке, И каждый пал на поединке В пороховом параличе. Но неизменен царскосел, Одетый в статские мундиры, В набор армейского задиры Иль в переделанный камзол! И чем — скажите — фонари Екатерининского парка Светлее сального огарка В тоске Михайловской зари? — Поныне ссыльная семья Посильно борется со скукой, И слава круговой порукой Плывет над всеми четырьмя… Ну что ж? — в мешке ли ямщика Или в вагоне полосатом — Беги, мой стих, за адресатом На Юг, на Север и в ЧеКа! Мне остается робкий зов, Певучий адрес на конверте И верная мечта о смерти Остановившихся часов… 17 августа 1927 1914[195] Справлять боевые походы На рельсах, пешком и верхом, Видению мнимой свободы Служить подневольным грехом, А после — скрывать под тулупом Покрытые ржой обшлага И плакать над стынущим трупом Убитого мною врага… 21 августа 1927 Разговор[196] — Лгать не надо, лгать нехорошо! Кто тебя учил, дружок? Папа купит мальчику ружье И охотничий рожок… — Ах, как трудно вдовому в беде Истину в груди сжимать, Если сын выпытывает, где, И когда вернется мать… — Мать вернется: скрипнет колесо, Остановится возок… — «Лгать не надо, лгать нехолосо! Кто тебя уцил, длужок?» 22 августа 1927
Мираж[197] В горизонт существованья Вросший пальмою мираж, Что он? — жажда караванья Или страж надежный наш? Только вымысел ли голый, Наши сказки и стихи, Или это протоколы Заседающих стихий? Протоколы. Аккуратно, Как писец, как секретарь, Я их вел неоднократно, Вел сегодня, вел и встарь. — Под диктовку первых ливней, Первых рушащихся скал Я на мамонтовом бивне Первый лозунг высекал; Я выдавливал на глине Влажных вавилонских плит Повелительные клинья Славословий и молитв; Я на нильском обелиске И на пресс-папье гробниц Оставлял свои расписки В виде змеевидных птиц; Брызгами китайской туши В книгу рисовой мечты Я врисовывал петушьи И драконовы хвосты… На папирусы, на шкуры, На бумагу всех времен Отлагаются фигуры Поэтических письмен. Кто ж писец и кто писатель? Мир ли — прах иль греза — прах? Кто из двух законодатель, Кто за кем в секретарях? — Наша жажда караванья Наш благонадежный страж — В горизонт существованья Вросший пальмою мираж! 31 августа 1927 Контрреволюция[198] Не как воры вора старшого, Не по приговору Чека, Обезглавили Пугачева, Расторопного мужика. За мятежную Русь радея, Белым дымом яркой свечи Проводили душу злодея Сердобольные палачи — И болтается по низовью, В Астраханские острова, Обливающаяся кровью Большевицкая голова. 7 сентября 1927 О лебеде (В порядке постановки вопроса)[199] И зимою, и летом Мы смотрим картины С лебединым балетом В болоте рутины. Не на прочной земле ведь, Лишь в лепете бреда — Умирающий лебедь И белая Леда! До какого предела Вам гнуть, балерины, Распушенного тела Лебяжьи перины, Лебеденышем нежным Рядиться в уборной Под пером белоснежным И ряской озерной? Ведь озерная ряска Беспочвенно-зыбка И эстетная пляска — Сплошная ошибка. Примадонны и леди Бонтонного танца, Ваша Леда — наследье, Пройдохи-гишпанца! Посмотрите на птицу, За службу которой Не одну танцовщицу Сочли Терпсихорой: За гусыней, вразвалку, Как поп неуклюжий, Что, кадя катафалку, Бредет через лужи, С грузом рыбных закусок И с грязью на перьях, Лебединый огузок Выходит на берег… Балетмейстер гусиный У птичницы-Марфы, Что ему клавесины И что ему арфы? Не пора ли давно нам, Ценителям граций, С театральным каноном Поспорить, хоть вкратце? Не пора ли, красотки, Балетные феи, Поучиться чечетке У птиц порезвее, Перенять (без опаски) На горных увалах Журавлиные пляски В глиссе небывалых И от аистов гордых Их поступью верной Надышаться в аккордах Равнины безмерной? Предоставьте русалкам Влюбляться в пернатых И ловить полушалком Гусей неженатых! Ноги лебедя — плети. Чтоб нравится многим, Подражайте в балете Одним стройноногим, Сухопутным и бодрым, Не тем, что на ластах. — Наш привет — крутобедрым! Мы — за голенастых! вернуться Разговор. Автограф — 40.53; зачеркнуто посвящение: «Юрочке». вернуться Мираж. Машинопись с правкой — 40.55. вернуться О лебеде. Машинопись с правкой — 40.77–79. Черновой автограф — 40.74. Умирающий лебедь — концертный сольный балетный номер, поставленный в 1907 специально для Анны Павловой хореографом Михаилом Фокиным на музыку Камиля Сен-Санса (фрагмент «Лебедь» из камерной сюиты «Карнавал животных»). Терпсихора (греч. миф.) — дочь Зевса и Мнемосины, одна из девяти муз, покровительница танца. Глиссе (фр. glisse, от pas glisse, буквально скользящий шаг) — движение в балете. |
