Звенит, как стрела катапульты, ра —
зящее творчество скульптора.
Как доблести древнего Рима, сла —
гаются линии вымысла.
Вот в камне по мартовским Идам ка —
рателей чествует выдумка.
Одетые в медь и железо ря —
бые наёмники Цезаря
К потомкам на строгий экзамен те —
кли в барельефном орнаменте.
Поэты тогда безупречно сти —
хами стреляли по вечности,
Но с ужасом слушали сами тра —
гический голос гекзаметра.
Шли годы. Шли шведы. У Нарвы ры —
чали российские варвары,
И тут же, с немецкой таможни, ци —
рюльничьи ехали ножницы,
Чтоб резать, под ропот и споры, ду —
рацкую сивую бороду.
Уселось на Чуди и Мере ка —
бацкое царство венерика,
И подвиг его возносила ба —
янно-шляхетная силлаба.
Он деспот сегодня, а завтра ми —
раж, обусловленный лаврами.
Из камня, из Мери, из Чуди ще —
кастое вырастет чудище;
Прославят словесные складни ко —
ня, и тунику, и всадника;
Не скинет, не переупрямит, ник —
то не забьёт этот памятник.
Вот снова родильные корчи с тво —
им животом, стихотворчество! —
Как быть! — в амфибрахии лягте, ли —
рически квакая, тактили!
О как я завидую ультра-ре —
альным возможностям скульптора!
Он лучше, чем Пушкин в тетради, Не —
ву подчинил бы громадине,
Отлитой на базе контакта ра —
бочего с кузовом трактора.
Она бы едва не погибла, на
каменном цоколе вздыблена…
Но пышет бензином утроба, да —
ны ей два задние обода,
Чтоб вытоптать змиевы бредни и
вздернуть ободья передние.
Десницу, как Цезарь у Тибра, си —
лач над машиною выбросил,
А рядом, на бешеном звере, ца —
ревым зеницам не верится:
«Смердяк-де, холоп-де, мужик-де, — и
тоже, видать, из Голландии!
Поехать по белу бы свету, ку —
пить бы диковину этаку…
Мы здорово мир попахали б ис —
чадьем твоим, Апокалипсис!»
